В поисках утраченного

— А как твои дела? Все еще работаешь над магистерской диссертацией?

— Теоретически.

— Не чувствую энтузиазма.

— В последнее время мои дела идут не очень хорошо.

— Кажется, ты хотел исследовать мусорные свалки?

— Да, но мне сказали, что комиссия отвергнет мой проект, и я согласился изучать предысторию коренных индейцев. В результате я только что провел четыре убийственных месяца на Лоуэр-Норт-Шоре, ковыряясь в камнях и лишайниках. А как только я вернулся в Монреаль, мой научный руководитель угодил в тюрьму.

— Неужели? — Арисна искренне заинтересована. — В тюрьму?

— Он со своими студентами организовал митинг на свалке Майорон. Пытался помешать разгрузке мусоровозов. Страсти накалились, и полиция сгребла всех…

Не успевает он закончить предложение, как Арисна непонятно почему выбегает в соседнюю комнату. Ноа недоумевает, какой бес в нее вселился. Минуту спустя Арисна возвращается в гостиную и садится. Похоже, она взяла себя в руки.

— Извини, ты говорил о твоем научном руководителе.

— Ну да. Не думаю, что его долго продержат в тюрьме, но, безусловно, его постараются уволить. Проведение митингов со студентами во время занятий не относится к видам деятельности, включенным в коллективное соглашение.

— А как насчет тебя… какие у тебя планы?

— Не знаю. Я как-то растерялся. Я мог бы купить трейлер и вернуться в Саскачеван…

Арисна обрывает его, поднимает указательный палец к губам, призывая к молчанию. Она прислушивается, вскакивает и снова исчезает в соседней комнате. Ноа теперь не сомневается, что в пентхаусе прячется кто-то третий: наблюдатель, телохранитель или соучастник. Только соучастник чего? Тут он вспоминает освободительную антропологию, которую Арисна упоминала прошлым летом, и воображение рисует ему полдюжины партизан, прячущихся под кроватью.

Ноа встает, крадется к двери, надеясь незаметно ускользнуть, но передумывает и решает — просто из вежливости — перед уходом попрощаться с Арисной.

Войдя в спальню, Ноа замирает от неожиданности. Переносная колыбелька, рядом коробка памперсов и сумка с бутылочками и баночками. Склонившись над кроваткой и ласково приговаривая, Арисна присыпает тальком детскую попку. Увидев озадаченное лицо Ноа, она улыбается:

— Это Саймон.

Арисна закрепляет подгузник, застегивает ползунки и, не дав Ноа опомниться, вручает ему ребенка. Застигнутые врасплох археолог и дитя с любопытством разглядывают друг друга. Ноа с трудом представляет Арисну в роли матери, хотя держит в руках неопровержимое доказательство с розовым носиком, двумя ушками, крохотным пенисом, полным набором ручек и ножек и парой глаз, смутно напоминающих ему… кого-то.

Четвертый шок за день: эти глаза он каждое утро видит в зеркале! Глаза индейцев чипевайан, спокойные скептические глаза, унаследованные от Сары, которая немедленно это подтвердила бы, если бы не находилась в трех тысячах километрах отсюда, где-то недалеко от Калгари.

Ноа охватывает дрожь. Встревоженный Саймон моргает, размышляя, не пора ли позвать на помощь.

— Ему три месяца, не так ли? — заикаясь, спрашивает Ноа, сделав необходимые расчеты.

— Три месяца и одна неделя.

— Я… я хочу сказать… Кто отец?

— У Саймона нет отца, — решительно говорит Арисна.

— Нет отца?

— Именно это я и сказала.

Саймон начинает плакать и тянуть ручки к Арисне. Она забирает его и, расстегнув блузку, вынимает прекрасную, набухшую молоком грудь. Сосок исчезает в ротике ребенка. Широко раскрыв глазки, он жадно глотает свою дозу будущего.

Ноа утрамбовывает содержимое своей комнаты в пластик — тридцать кубометров вселенной, распределенных по мусорным мешкам, чья судьба определена этикетками с надписями фломастером: «Мусор», «Переработка», «Армия спасения».

Он позвонил в исследовательский центр и сообщил, что будет отсутствовать «неопределенное время». Тогда же он поинтересовался новостями о судьбе Томаса Сен-Лорана и узнал, что всех его студентов освободили, но выдающемуся профессору археологии придется поостыть в тюрьме еще несколько дней. По всей вероятности, его оштрафуют за нападение, незаконное сборище и сопротивление полиции. И добавят пятьдесят часов добровольных общественных работ.

— Но главная проблема в том, — прошептала секретарша, — что департамент попытается от него избавиться. Некоторые из его коллег годами жаждут расправиться с ним и этого шанса не упустят.

Ноа чувствует, что сейчас не самый удачный момент для бегства, но, в конце концов, что может сделать скромный аспирант, когда банда важных персон жаждет суда Линча? Не придумав ничего лучшего, он посылает три письма. Первое — в студенческие газеты в поддержку Томаса Сен-Лорана. Второе — самому Томасу Сен-Лорану с выражением безусловной моральной поддержки. Третье — Саре с сообщением о смене адреса.

Все случилось так быстро, что Ноа едва успел распаковать рюкзак, привезенный с острова Стивенсон. Он в спешке постирал одежду, вытряхнул из мешка кучу лишайника, выбросил полупустые бутылки репеллента и солнцезащитного лосьона. Измотав чиновников, он умудрился за сорок восемь часов и непомерную плату сделать паспорт. Времени на прививки не осталось, но Арисна, обозвавшая инъекции «умопомешательством гринго», сказала, что он сможет сделать прививки в Каракасе, если это так уж для него важно.

Ноа запихивает пластиковые мешки в угол и удовлетворенно обозревает комнату. Ящики и полки пусты, и осталось лишь подмести пол, чтобы комната стала такой, какой он нашел ее пять лет назад: тридцать кубических метров девственно-пустого пространства. Ноа надевает рюкзак, выходит из комнаты и бесшумно закрывает за собой дверь.

В коридоре он сталкивается с Маэло, который — большое спасибо — отлично провел отпуск.

— Как поживает бабушка Урсула? — спрашивает Ноа.

— Она похоронит нас всех. А ты что с рюкзаком? Только вернулся с Лоуэр-Норт-Шоре?

— Нет, я уезжаю?

— Куда?

— В Венесуэлу.

— В Венесуэлу?! — восклицает шокированный Маэло. — А когда вернешься?

— Может, лет через десять.

1999

Удивительные приключения Чарльза Дарвина

ГРОМАДНАЯ ФАМИЛЬНАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ БУРГОСОВ была построена примерно в 1679 году, одновременно с маленьким фортом Санта-Роса. Оба сооружения, затерявшиеся в высотах Ла-Асунсьона, одинаково массивны, чтобы противостоять частым пиратским рейдам, которым в те времена подвергался остров Маргарита.

Говорят, что дом был построен для богатея из Нуэва-Кадиса, сколотившего состояние на торговле жемчугом и обращении в рабство индейцев гуайкери. Неожиданное истощение популяции устриц заставило торговца продать отстроенный особняк, в котором ему так и не удалось пожить. В спешке брошенная собственность переходила из рук в руки, ни у кого надолго не задерживаясь. Ею по очереди владели генерал испанской армии, коммерсант, архитектор, пять нотариусов, член Национальной ассамблеи, бывший бразильский золотоискатель, английский промышленник, греческий судовладелец и два дантиста. Легенда гласит, что в 1816 году, во время Войны за независимость, особняк был на одну ночь реквизирован для Симона Боливара.

В 1961 году пятнадцатым хозяином особняка стал дон Эдуардо. Он хотел превратить свое приобретение в летний домик — довольно странная идея, если учесть размеры здания. Чтобы заполнить обширный патио, три гостиные, необъятную столовую и десять спален — некоторые с парой двуспальных кроватей, — потребовалось бы многочисленное семейство.

Несмотря на гигантские размеры жилища, семейное объединение так и не состоялось. Практически с 1961 по 1995 год дом пустовал. Дети дона Эдуардо гостили здесь не более трех дней в году и тщательно планировали свои визиты, дабы не столкнуться друг с другом. Их не связывали тесные узы, и к 1976 году, когда родители Арисны погибли у побережья Тринидада при невыясненных обстоятельствах, большинство из них уже сбежало в США. Предполагали, что на родительской яхте случился взрыв, но подтвердить эту гипотезу не мог никто, и меньше всех сама Арисна, поскольку в то время ей было всего три года. Ее, единственную уцелевшую при взрыве, нашли на следующий день в состоянии глубокого шока в полусдувшейся резиновой лодке фирмы «Зодиак».