Тайны Питтсбурга

Этот ход поставил нас обоих в двойственное положение: половина туловища на игровом мате, половина на весу. Ряды с синими и зелеными кругами были к ней ближе, чем ко мне. Я сидел изогнувшись дутой, обе правые конечности на мате, одна позади другой, а Флокс пришлось вытянуться через весь мат и поставить правый меховой тапок перед правой рукой. Она приподняла поблескивающую левую ногу, чтобы удержать равновесие, закачалась и упала на бок.

— Ты проиграла, — сказал я, смеясь, но она возразила: это не считается. Потом подвинула ко мне стрелку и снова заняла прежнюю позицию. Нежная кожа на ее бедре дрожала от усилия. Я закрутил стрелку.

— Левая нога на синем.

Поскольку ее правая рука опиралась о голубой круг, куда мне было бы удобнее всего поставить левую ногу, а значит, она лишила меня удобной опоры, исключая правую руку, я был вынужден просунуть левую ногу в треугольник, образованный ее правой ногой и рукой. Я почувствовал, как касаюсь ее лодыжки своим бедром, обтянутым джинсами. Теперь мы стояли на трех точках опоры, наклонившись вперед, соприкасаясь ушами. Ее грудной итальянский смех рядом с моим ухом, казалось, исходил из темного просвета между полами ее теплого кимоно. Я почувствовал, как верхушка и основание моего позвоночника посылают будоражащие сигналы. Я чуть сдвинул ноги и снова раскрутил стрелку.

— Правая рука на желтом.

Удача переместилась на ее сторону мата. Она откинулась назад, поставив правую руку позади себя, и я практически навис над ней. Я тоже смеялся. Ее волосы были так близко к моим губам, что я открыл рот и прихватил зубами ближайшую соломенную прядку, которая странно хрустнула, потом вырвалась из моих губ и повисла, влажная и слипшаяся на конце, как кисточка для рисования.

— Крути, — велела она.

— Я и так кручу.

Она наблюдала за мной, сжав поплотнее губы, но ее глаза готовы были рассмеяться вновь. Потом, состроив милую гримаску, она прикусила нижнюю губу и приняла озабоченный вид, будто опасалась, что может упасть в любую минуту. Я снова раскрутил стрелку левой рукой, которую мне в ту же секунду пришлось вернуть на место.

— Левая рука на зеленом.

Я рванулся к ближайшему кругу, но она, поменяв положение, так изогнула тело, что мне пришлось просунуть левую руку под ее бедрами и вывернуть верхнюю часть тела. Я обнаружил, что смотрю прямо в ароматный сгиб ее подмышки, а голова моя легла в ямку между ее бедром и ребрами. Я тянул руку к зеленому кругу, ноги дрожали от напряжения. Я даже почувствовал боль в коленях и плечах. Непонятно как она умудрялась сохранять устойчивое положение. Она засмеялась над моей дрожью и отчаянными попытками не упасть, но внезапно я добился своего.

— Теперь ты крути, — произнес я сквозь стиснутые зубы.

— Не могу!

— Крути, черт тебя побери! Давай, крути же!

Правая нога, которой я опирался на зеленый круг, стала подгибаться.

— Не могу!

— Флокс! — Я позволил моей голове соскользнуть по скользкому нейлону на ее бедре. От ее дрожащей груди исходил запах «Опиума» и пота. У меня появилась эрекция — уж простите за повторное упоминание кондиций моего пениса — и распирала хлопковые стены узилища, в которое он был заключен. Я почувствовал, как скользят мои пальцы.

Зазвонил телефон. Один, два, три звонка.

— Падай, — сказала она, нагнулась, вытянув шею, как птица, и поцеловала меня в губы.

— Нет. — Мои руки и ноги поехали по клеенке, издавая предательский скрип. Она укусила меня за кончик носа.

— Падай!

И я упал.

С самой первой недели июля моя жизнь потекла по тому характерному распорядку, который всегда устанавливается в этом месяце. Ночи я проводил в квартире Флокс, дни — в магазине, а вечера, через один, — в компании Кливленда и Артура или Флокс, которую Кливленд стал называть Жрицей Злой Любви. Некоторая обязательность, унаследованная мною от отца, и излишняя деликатность заставляли меня не смешивать компании, чтобы избегать группового времяпрепровождения. Однако на две спокойные недели в разгар лета я избавился от чувства вины, обычно сопровождавшего смешение дружеских связей, как и от ощущения двойственности, которое, как правило, возникало, когда я расталкивал любимых людей в разные уголки своей жизни. Время от времени Флокс, Артур и я собирались, чтобы пообедать на лужайке.

Кливленд проводил почти все вечера с Джейн. В течение нескольких лет Джейн удавалось поддерживать отношения с вымышленной подругой по имени Кэтрин Трейси, артистичной, но крайне неуравновешенной девушкой, которая время от времени предпринимала попытки свести счеты с жизнью или серьезно страдала от колита, анорексии, лишая, аритмии либо геморроя. В такие времена Кэтрин Трейси требовались уход и постоянная компания. Доктор и миссис Беллвезер, которые за годы прониклись симпатией к этой застенчивой и крайне эгоистичной девушке, всегда сочувствовали ей и не препятствовали тому, чтобы Джейн проводила у нее по нескольку дней, помогая справиться с очередным несчастьем. У Кэтрин также обнаружился невротический страх перед телефонами, не позволяющий ей пользоваться своим аппаратом или хотя бы иметь его дома. То, чем в эти дни занимался Кливленд, скоро для меня перестало быть тайной.

Артуру же начало июля принесло два экзамена летнего семестра и тяжелый случай чесотки, который, не считая герпеса, представлял собой самое страшное кожно-венерическое заболевание тех дней. Оно принудило Артура к полному затворничеству, заполненному зубрежкой и вдыханием зловонных лекарственных паров. Я больше не испытывал гнета необходимости, заставлявшей меня жертвовать одной частью жизни ради другой. Флокс (которая раньше меня почувствовала, что ее отношения с Артуром стали необратимо портиться, и которой, возможно, Артур никогда по-настоящему не нравился — однажды она сказала: «Парни мне никогда не нравились; тут или любовь, или ненависть») и впрямь разругалась с Артуром, серьезно испортив один из вечеров, когда мы впятером попытались развлечься. А перед этим они загубили день.

Тот вечер снова начался с видения, возникшего за огромной центральной витриной «Бордуок букс». За пятнадцать минут до того, как Флокс, Артур, Кливленд и Джейн должны были зайти за мной, они всей компанией прошли мимо магазина. И один долгий момент я смотрел на них, не узнавая. Они шли парами. Впереди две девушки. Одна, чей пестрый наряд сочетал в себе три или четыре эпохи и стиля, что-то говорила, разглядывая браслет на запястье второй девушки, в полосатой юбке и ярко-желтом свитере. Волосы их взлетали на ветру, как короткие шарфы, а лица были веселыми и немного циничными. Следом шагали двое мужчин — обладатель черной львиной гривы, обутый в тяжелые черные ботинки, и субъект в белых дорогих туфлях, цветущий, богатый и обласканный солнцем. Оба курили, но каждый держал сигарету по-своему: гривастый — небрежно и как бы нехотя, лощеный — элегантно, но крепко, активно жестикулируя ею, будто сигарета была своеобразным инструментом общения. «Боже мой! — пронеслось в моем сознании в тот головокружительный момент, когда они еще не повернулись и не помахали мне. — Кто эти красивые люди?»

Они прошли мимо, а я прижал лицо к стеклу, провожая взглядом их удаляющиеся фигуры. Я чувствовал себя аборигеном с какого-нибудь из островков Южных морей, наблюдающим, как белые боги садятся в свой сияющий самолет и улетают. Правда, к этому чувству примешивалось вполне уместное впечатление, что я во власти иллюзии. Я порывисто обернулся посмотреть, не видел ли их кто-нибудь еще в магазине, но либо эта теофания, это явление небожителей простым смертным, прошла незамеченной, либо она больше никого так не потрясла. Я маялся возле кассового аппарата, переминался с ноги на ногу, стучал по часам, и, когда ровно в шесть друзья снова подошли к дверям магазина, я пулей вылетел им навстречу. Все еще смущенный размолвкой за обедом, я замялся, не зная, кого обнимать первым. В конце концов я пожал руку Артуру и только потом обнял Флокс. Возможно, из-за этой моей ошибки вражда вспыхнула с новой силой. Когда я обнял Флокс, она легко ущипнула меня за руку. Разумеется, Артур не мог этого не заметить.