Кувырок через голову

«Признайся, что твой красавец просто бездарен!» — крикнула ему вслед Булавина. И сделала в зеркало свирепое лицо. Все репетирует! Она не поверила Стурису. Напрасно, Ася-то знает. «Просто говорить не умеет», — басом пожалела Булавина попугая Гарика. Ася все равно промолчала, хоть, честно говоря, так за язык и тянуло — рассказать. Но ведь артист Стурис им доверился, с папой, а в театре никто знать не должен…

Тут вошла тетя Неля и стала охать, что один микрофон не работает. Она плохо запишет этот спектакль, и с нее потом снимут голову. Ко всем ее неприятностям только этого не хватает! Хоть бы Асин папа скорее освободился и посмотрел микрофон. Она в него только верит! Асин папа разбирается в микрофонах! Он целый год в институте связи учился, пока ушел.

— Сейчас мы его добудем, — сказала артистка. Булавина. И как страшным голосом рявкнет. — Юрий Георгич!

На такой голос папа сразу нашелся:

— Вот он я…

— Сейчас мы превратим его в жабу, — страшным шепотом вдруг сказала артистка Булавина. И потянулась к папе своей клюкой.

Маринка пискнула.

Папа вдруг отшатнулся.

Сердце у Аси вдруг покатилось куда-то…

Но она не успела до папы дотронуться. Репродуктор, молчавший до этого в гримуборной, вдруг закашлялся, громко выдохнул воздух и сказал насмешливым голосом:

— Господа артисты! У служебного входа кого-то собака спрашивает…

Никто еще не успел сообразить.

— Сеня нашелся! — закричала Ася.

Она тоже еще ничего не успела сообразить. Просто вдруг увидела.

Прямо к театру, наискосок через улицу, шествует на задних лапах Сенатор. На нем пестрая кепка с пупочкой, красный вязаный галстук, трость с набалдашником и желтый портфель под мышкой. Усастая морда надменно поднята, будто Сенатор неизмеримо выше всего, что делается кругом. Машины сами собой перед ним тормозят, и колеса, натужно шурша, прокручиваются на одном месте. Прохожие застыли в самых нелепых позах перед таким чувством собственного достоинства. Кто-то поднял ногу, но поставить уже не смог. Так и застыл! А вахтер уже распахивает перед Сенатором тяжелую дверь, на которой написано: «Посторонним вход воспрещен»…

Репродуктор снова закашлялся и сообщил громко:

— Серьезно говорю. Собака пришла к служебному входу. Одна. Сидит. Явно кого-то ждет. Вроде бы — эрдель.

Тут уж все сразу побежали.

Впереди бежал папа, за ним — тетя Неля с недокрашенными ресницами, потом — заслуженная артистка Булавина в гриме злой волшебницы с зелеными волосами, ее дочь Маринка, лохматый медведь со сдвинутой на лоб пастью, два зайца, артист Стурис в пионерских шортах, режиссер, который громко кричал, чтобы все оставались на своих местах, бутафор с волшебным помелом, хохочущий волк в одних носках, девочка, которая была рукомойник, осветитель с бутербродом во рту, чей-то толстый друг, который случайно забрел за кулисы и еще не нашел того, к кому шел, главный администратор театра в сиреневом бархатном пиджаке и еще кто-то, кто присоединился по дороге.

Ася тоже бежала, но она не помнит — где.

Все это неслось узкими театральными коридорами, внезапно сворачивало за угол, стучало каблуками по лестницам, вываливалось во внутренний двор, к дикому удивлению старого кота, который там как раз отдыхал от мирской суеты, и уже через двор врывалось прямо в дежурку к вахтеру.

Ворвалось и замерло.

Вахтер стоял, как памятник, и указывал куда-то рукой.

Всё повернулось по направлению этой руки.

Там, возле стенки, в спокойной и безмятежной позе сидел Сенатор и наблюдал, как всё это к нему летит.

— Сеня, прости меня! — крикнула тетя Неля и упала ему на шею.

С великолепным чувством собственного достоинства Сенатор ждал, когда она успокоится. И только потом он вздохнул, отряхнулся, будто сбросил с себя все эти бесприютные дни, которые навсегда останутся его тайной, и слегка вильнул тете Неле хвостом. Простил все-таки! Если бы Сенатор был даже лучшим драматическим актером нашего времени — это все потом говорили, — он и тогда не смог бы найти более эффектного момента для своего возвращения.

Спектакль кое-как доиграли, но никто уже им особенно не интересовался. За кулисами, по крайней мере…

А потом Ася с папой на такси завезли тетю Нелю с Сенатором туда, где они живут, и скорее поехали домой. Не терпелось рассказать маме, как Сеня вернулся!

Дверь в квартиру почему-то была приоткрыта…

— Мама! — крикнула Ася. И осеклась.

Мама сидела, сгорбившись, в коридоре на тумбе для обуви, уставившись в одну точку куда-то на голой стене. Ноги ее лежали поперек коридора, как неживые. Лицо у мамы было пустое и белое. А над ее головой мерно, как вечный двигатель, раскачивалась на вешалке старая Асина куртка. И от этого ее качания почему-то сделалось страшно.

— Таня, что? — страшным шепотом крикнул папа.

— Мария-Антуанетта съела Паскаля, — пустым голосом сообщила мама, глядя все так же перед собой на голую стенку.

У Аси перехватило горло.

— Как — совсем? — спросил папа.

— Не совсем, но насмерть, — вяло объяснила мама. — Я уже убрала. Ася клетку забыла закрыть…

Ася вбежала в свою комнату. В клетке сидела Мадам и старательно чистила себе перья. Она была одна! Еще не знала! Еще думала, что ее Паскаль где-нибудь в коридоре. Заблудился и не может найти дорогу назад.

Если бы она знала!

Ася с ревом кинулась на диван.

Только сейчас она поняла, что за прекрасное безответное существо еще так недавно было с ней рядом. Как доверчиво он трогал Асю за палец. Как трогательно наивен был в своей тугодумности и с какой безропотностью сносил все насмешки. Как чисто звучал в рассветной предутренней тишине его слабый голос. Как счастлив он бывал, когда ему удавалось, наконец, добраться до люстры и покачаться там на звенящих подвесках рядом с Мадам…

И вот его больше нет.

Мама с папой вошли к Асе в комнату и стояли печально.

— Ну, хватит, — нерешительно сказал папа. — Чего теперь реветь? Он к Марии-Антуанетте зашел под буфет. И она, естественно, не удержалась.

— Ничего, пусть ревет, — мама была безжалостна. — Пусть чувствует, что живая душа — не игрушки. Бросить!. Уйти! Не закрыть клетку! Нет, пускай запомнит, что эта гибель на ее совести.

— Нет! — заревела Ася. — Мама, нет! Я же не хотела!

— Кто говорит, что хотела, — сказала мама жестко. — А вина все-таки твоя.

— Туськина вина! — вдруг закричала Ася. Если бы мама не была такая безжалостная,

Ася бы так никогда не крикнула. — Дрянь! Дрянная кошка!

Ася вдруг ощутила, что она эту Марию-Антуанетту прямо своими руками сейчас…

— Что за «дрянь»? — рассердился папа. — Выбирай выражения!

— Туся, конечно, тоже штучка, — неожиданно поддержала мама.

Ася вскочила. Если бы она сейчас заглянула в зеркало, то, наверное, сама бы себя испугалась. Такой у нее был ужасный вид!

Но Асе было уже не до зеркала. Она побежала в кухню. Обшарила всю! Побежала в мамину комнату. Опрокинула стул. Стул полетел с грохотом. Ася даже не остановилась!

— Где же? Где? — даже себя она уже не слышала.

Залезла шваброй под ванну.

Залезла под папин стол, где узко, пыль и старые пленки.

Ася сама не знала, что она сейчас сделает с Марией-Антуанеттой, когда ее найдет. Но чувствовала — что-то ужасное.

— Напрасно ищешь, — вдруг сказала мама. — Ее больше нет.

— Как? — даже папа вздрогнул.

Неужели мама…

Туська же не виновата, что она хищник! Это же Ася виновата! Она не закрыла клетку, глупый Паскаль зашел под буфет…

— Туся! — отчаянно зарыдала Ася. — Тусенька!

Мама с папой перепугались. Папа подхватил Асю на руки. Мама трясет ее за плечо:

— Ты что подумала, Чингисхан? Фу, какая дурища! Это ты на меня подумала? Ну,

спасибо! Я ее выгнала, поняла?!

Ася уже поняла и обвисла у папы в руках. Ей вдруг сразу сделалось так спокойно, будто Паскаль все еще сидит в своей клетке рядом с Мадам…

— Куда выгнала?

— Просто открыла дверь и выставила, — объясняет мама. — На лестницу, куда же еще. Это ж почти на моих глазах получилось. Не могла ее видеть.