Колькин ключ

— Ладно, — буркнула Раиса и мрачно пошла к двери. Викентьев прошелся по комнате и остановился у стола:

— Пермяков? Я правильно запомнил?

— Точно.

— Так вот, Пермяков. Зла вам никто не желает. Но у нас тут стройка — свои порядки, свои традиции. Раиса за вас… — он поискал слово, — ходатайствует — очень хорошо. Пожалуйста, на любую работу. Торопить не буду, но и вы не тяните. А спичку поднимать — сделайте одолжение, но в свободное время. Вот так, Пермяков. Ясно?

— Ясно, — заверил Пермяков.

— А что за спичка? — заинтересовался румяный.

— Да вот, товарищ тут забавляет молодежь, — туманно объяснил Викентьев — видно, не желал сыпать соль на рану.

— Я слышал, — сказал Артур и ухмыльнулся.

— Ну и чего вы с этой спичкой делаете? — не унимался румяный.

Пермяков виновато проговорил:

— Да глупости. Фокус такой. Для развлечения. Ну вот, допустим, в компании… Спичек нет?

Румяный развел пустыми ладонями. Артур достал коробок и кинул Пермякову, тот поймал на лету. Раскрыл, вынул спичку.

— Только свет нужен не такой, — сказал он, — у вас тут свечей двести, все видно. А надо вечером, у костерчика. Можно и дома, но в сумерках.

— Ну и чего? — разочарованно спросил румяный. Он явно ждал большего.

— Ну, вот, значит, берешь спичку, — начал объяснять Пермяков. — Вот так вот ее кладешь. Лучше, чтобы место ровное, вот этот стол, допустим, годится… Ну, и…

Артур встал, зашел сбоку и с умеренным любопытством уставился на спичку.

— А теперь — тихо! — сказал вдруг хрипло Пермяков.

Он напрягся и побледнел. От лопаток к затылку поднималась знобящая дрожь. Пермяков почувствовал эту дрожь шеей, затылком, висками, почувствовал нарастающую тяжесть в зрачках. Тогда он отвел руки за спину и медленно наклонился над столом…

Когда он разогнулся и вяло, расслабленно выдохнул, было тихо, совсем тихо. Мужики смотрели на него молча, ошарашено приоткрыв рты.

Потом Викентьев сипловато спросил:

— А… А нитка где?

Пермяков не ответил. За него отозвался румяный:

— Какая нитка?

— Ну… — Викентьев пошевелил в воздухе пальцами. — Нитка?

Пермяков ответил устало:

— На месте нитка. В катушке. И никто ее оттуда не брал.

Он сел в жесткое казенное креслице, провел ладонью по лбу и проговорил со слабой улыбкой:

— Вот так, мужики…

У Артура брови недоуменно лезли вверх. Он сказал вконец растерянно:

— Но ведь так не бывает!

Отвечать было незачем, Пермяков и не ответил. Вдохнул, выдохнул, снова вдохнул и медленно, ватно поднялся:

— Ладно, мужики, пойду.

— Погодите, — попросил румяный. — А как у вас это получается?

Пермяков отрешенно пожал плечами:

— Вот этого не знаю. Выходит, и все.

— И давно?

— Да не очень. Года три, пожалуй. Все прочее развалилось, а это почему-то наладилось.

— А раньше, до того, не пробовали?

— Раньше я этим не занимался. Некогда было.

— А почему вдруг занялись? — допытывался румяный.

— Время оказалось свободное, — с тусклой усмешкой ответил Пермяков.

Викентьев вдруг подошел к румяному, тронул за плечо и сказал негромко:

— Погуляй-ка.

Обращался к одному, но ребята вышли все.

Тет-а-тет, — подумал Пермяков. Он так устал, что было все равно.

Викентьев обошел стол, сел на место румяного и спросил с интересом и симпатией:

— Ну так что ж, Пермяков Николай Антонович? Выходит, серьезный человек?

Пермяков слабо пожал плечами — вам, дескать, видней. Серьезный, не серьезный, какая разница-Начальник покачал головой и проговорил, словно жалуясь:

— Вот ведь история, а? Серьезный человек — и в таком несерьезном положении.

Подумал немного и не столько спросил, сколько констатировал:

— И ведь не алкоголик. Нет?

— Нет, — равнодушно подтвердил Пермяков.

— И профессия, наверное, была?

— Так она у каждого.

— И приличная?

— Нормальная, — сказал Пермяков. И для ясности добавил: — Не хуже вашей.

Отвечая так, он не дерзил и не набивал себе цену. Просто по всему выходило, что пребывание его в данной местности подходит к концу, так что не было смысла врать и не было резона прибедняться. Как думал, так и сказал.

— Это что же за профессия? — не поверил Викентьев. Видно, свое ремесло он ставил непомерно высоко.

В иной раз Пермяков, может, и втянулся бы в дискуссию, но сейчас не хотел.

— Нормальная, — повторил он.

— Ясно, — проявил тактичность собеседник. Помолчал для приличия, пару раз кивнул, после чего задал довольно болезненный вопрос: — Ну и что же вы, Николай Антонович, такую хорошую профессию потеряли?

— Так жизнь сложилась, — сказал Пермяков.

Хороший был ответ. С одной стороны, вежливый, с другой — дальнейшие ответы как бы сами собой отсыхали. Викентьев все понял правильно:

— Ну что. ж, Николай Антонович, мы тут с товарищами хотели проявить строгость в рамках законности, но поскольку вы человек серьезный придется эти строгости отменить. Нравится у нас — живите.

— И на каких же правах?

— Сейчас ведь как-то существуете. Ребята с вами дружат хорошие, значит, что-то в вас находят. Ну, а на формальности можно временно и зажмуриться.

Это снисходительное благодеяние Пермяков не отклонил, но и не принял — возразил дипломатичным полувопросом:

— Так у вас вроде тунеядцев не держат.

— Стройка большая, богатая, — сказал Викентьев, — вполне может себе позволить одного… ну, допустим, гостя. А захотите свое положение изменить — ради бога! Уж тут поможем. Чего-чего, а работы в Ключе хватает.

— Это подумать надо, — произнес Пермяков уклончиво, не очень даже стараясь свою уклончивость скрыть. Строек в России много, начальников еще больше, и понравиться именно этому — такая задача не стояла.

В пермяковских интонациях собеседник разобрался, но не обиделся и не заскучал, а ответил с неожиданной спокойной трезвостью:

— На раздумья, Николай Антонович, нужно время. А у вас его нет. Бичевать хорошо в юном возрасте, пока имеешь вид — любая баба пожалеет. А стареющий бич — зрелище непривлекательное. В эти романтические игры лучше играть без седых волос.

— Так-то оно так, — неопределенно согласился Пермяков.

— А раз так — надо решать не откладывая.

Уговаривает, что ли, спросил себя Пермяков. А зачем? Ему-то что? Даже любопытно.

— Да, вышло времечко, — пробормотал он.

И вдруг понял, чего надо начальнику стройки.

Ничего ему не надо.

Рабочие руки не нужны. То есть, конечно, нужны, но не такие ненадежные и в ином количестве: счет небось на сотни, а то и на тысячи. Демонстрировать власть или гуманность опять же не надо — тогда бы парней из комнаты не выгонял, а, наоборот, еще зазвал бы других, что поблизости. Совесть ублажить? Так ведь и такой потребности явно нет: с совестью у начальника полный контакт, никаких разногласий, а если и возникла лакая зазубрина, то не пермяковской судьбой ее заглаживать.

В ином дело, в ином.

Просто — может себе позволить.

Так мужик в себе уверен, так независим, так покорна ему профессия, что в свободное время может позволить себе многое — даже заняться извилистой судьбой случайного бича. Крепко стоит мужик. Может позволить.

Пермяков в прежней своей удачливой жизни тоже позволял. Тоже помогал случайным людям, тратил, не жадничая, время, деньги, душевные силы, и все это без особых размышлений, ибо отдавал не последнее. Сам так поступал и даже малость собой гордился.

Однако сейчас эта щедрость от богатства вызывала досаду и раздражение.

— Бродить — оно, конечно, увлекательно, — сказал Викентьев. — Но дальше-то? Ну, обойдешь еще полстраны. А в финале? Что после тебя останется?

На «ты» так на «ты».

— То же, что и после тебя, — ответил Пермяков, — холмик останется. Может, твой будет чуть повыше.

Зачем он так нарывался и к чему это приведет, Пермяков не прикидывал. Хуже не будет, а будет — и черт с ним! Просто хотелось, чтобы самоуверенный собеседник за эту свою снисходительную, сверху вниз, доброжелательность хоть чем-нибудь заплатил — пусть даже минутой злости.