Жизнь после Бога

Я затесался в толпу напротив канадского посольства, Пенсильвания-авеню, 501, как раз когда парад начался. Секретные агенты буквально заполонили все вокруг, когда настал великий момент — сам президент должен был проехать мимо нас. Когда он поравнялся с нами, ребята из университетской баскетбольной команды города Роквилля, штат Мэриленд, подняли какую-то старушку в инвалидной коляске высоко в воздух, чтобы она могла его увидеть, и аплодисменты слились в общем экстазе. Вслед за президентом маршировал пожарный оркестр, и, услышав музыку, которую он играл, я прослезился. Я подумал о том, что где-то сейчас идет война, и музыка напомнила мне о красоте, которая так часто сопровождает разрушения.

И вдруг внезапно я понял, что ведь я чувствую — да, я что-то чувствую! После многих месяцев приятной опустошенности под воздействием таблеток ко мне возвращалось мое старое «я». Всего лишь самую капельку — ведь я перестал принимать желтые таблетки всего лишь накануне, — но моя внутренняя суть уже утверждала себя, пусть пока слабо и неуверенно. Я почувствовал комок в горле и остаток дня провел, бродя по этому странному и прекрасному городу, вспоминая себя, вспоминая, как это было — чувствовать себя самим собой, до того как я отключился, до того как перестал прислушиваться к внутренним голосам.

Это продолжалось до самого вечера. Я поужинал в «Бургер-Кинге». К тому времени, когда я, шатаясь от усталости, вернулся домой, Аллан уже спал. И весь следующий день во время полета домой все больше и больше меня просачивалось в сосуд моего тела, капля за каплей, пока самолет летел над Айдахо обратно домой после моей недолгой эскапады в абсолютно непохожий на наш мир восточного побережья.

На следующий вечер, в половине десятого, я снова был в Ванкувере, в своей квартире в Китсила-но — живописном, холмистом, забитом джипами и заставленном щитами с рекламой пива районе, выходящем к океану. Я вошел в дом, позвонил на работу и сказался больным, отключил телефон, задернул шторы и лег. Всю следующую неделю я выходил только в хипповый угловой магазинчик, чтобы купить тофу, овощей, логанового сока и соевого молока.

На этой неделе мне вспоминались снимки, которые я когда-то видел: дома в северной части Британской Колумбии, затопленные во время строительства там огромных гидроэлектростанций в шестидесятые. Десятилетия спустя, когда уровень воды спал, эти дома-призраки возникали посреди залитых жидкой грязью отмелей, на которых билась задыхающаяся рыба. Мне казалось, что я хожу по одному из этих странных домов, теперь моему, развешивая картины по посеревшим, заляпанным грязью стенам, покрывая толстыми персидскими коврами щербатый пол, заново крася покоробленное дерево в яркие цвета, разводя огонь в камине, столько времени пробывшем на морском дне.

Я никогда не думал, не гадал, что стану таким странным человеком, каким я стал, но я решился до конца узнать, что же это за человек.

И вот я засел, отгородившись от всех и вся на неделю, отказавшись от таблеток, думая и мечтая об одиночестве, как, я полагаю, делаем мы все.

Только сегодня утром, утром в среду, — через неделю после инаугурации — я отправился в свою старую контору в деловом квартале Ричмонда, недалеко от Девяносто девятого шоссе, перед этим остановившись в лэнсдаунском торговом центре, чтобы купить пончиков и посмаковать их сахаристо-искусственный вкус после недели хипповой диеты.

Однако я доехал только до служебной автостоянки, остановившись всего за три ряда машин от голой аквамариновой стеклянной коробки, как вдруг почувствовал какое-то оцепенение. Меня мутило, и я был не в силах выйти из машины. Сегодня я оделся для работы — думал, что смогу, — но мне было никак не взять себя в руки, чтобы выбраться из машины и войти в здание.

Спустя примерно час или чуть больше Кристи появилась у главного входа, неся два пластмассовых стаканчика кофе, залезла в машину и села со мной рядом. Потом спросила, что новенького, и я ответил:

— Ты знаешь, наверное, жизнь.

— Отпускаешь бороду? — спросила Кристи.

— Ну да, — ответил я.

— M-м, старик, — спросила она после виноватой паузы,-ты, случайно, не собираешься пострелять по нам, бедным служащим?

— Нет, — ответил я, — по крайней мере не на этой неделе.

— Так, значит, никаких луж крови? Никакой резни?

— Извини.

— Что ж, уже легче. — Кристи взглянула в зеркальце под солнцезащитным козырьком — удостоверилась, что косметика в порядке. — А то все глядят на тебя и думают, уж не спрятал ли ты в багажнике «Узи». Как, поправился?

— Почти.

— Вот и хорошо.

Мы сидели, пили кофе и поглядывали на здание. Стекло было зеркальное, так что мы не могли видеть, что происходит внутри, но зато видели отражение облаков — пышных, в которых легко угадать очертания разных зверей.

Я спросил Кристи, что нового в конторе, и она ответила, что научно-исследовательский и опытно-конструкторский отделы подготовили проект новой системы памяти «Изюминка», в которой память будет храниться «ну как бы в нераспустившейся почке или что-то вроде того, — не уверена, что все до конца поняла».

Я промолчал, кофе в пластмассовых стаканчиках наводил тоску.

— Слушай, старик, — сказала Кристи, — мне кажется, настало время для нашей очередной терапевтической прогулки. Как думаешь?

Я согласился. Завел машину, вырулил со стоянки и поехал к реке, через сельскохозяйственные участки.

Держа в руках горячие стаканчики, мы ехали, не превышая скорости, поглядывая на унылые январские черничные и земляничные фермы с их старыми сараями-развалюхами. Двигаться было приятно. Приятно было оказаться вдали от конторы. Приятно было, что рядом Кристи.

Прилив закончился, и мы остановились посмотреть, чего он нанес. Мы были в том месте, где река Фрейзер впадает в океан и речные воды становятся солеными. На берегу валялись палки, куски пластмассы, старые бревна, листы фанеры, части разбитых лодок и деревянные двери. Груды этого мусора громоздились, насколько хватало глаз.

Видимо, сараи и эти старые, выброшенные морем обломки навели Кристи на мысли о старости.

— Скажи, старик, — спросила она, — это только со мной так или тебе тоже кажется, что время идет как-то странно?

— Как это? — переспросил я, постукивая палкой по старой оконной раме.

— Я имею в виду — день проходит для тебя как день или, фьють, — проносится мимо как пуля? То есть время для тебя тоже проходит слишком быстро, да?

— Думаю, да. Наверное, таков уж этот век. Со всей техникой, которую мы напридумывали. Вроде автоответчиков и видео. Время рушится.

— Я всегда думала, что время как река, — сказала Кристи, прыгая с бревна на бревно, как будто играя в «классы», — что оно всегда течет с одной и той же скоростью, несмотря ни на что. Но теперь мне кажется, что и у времени бывают наводнения. Или что просто оно уже не такое постоянное, как раньше. Я чувствую, что тону.

Я сказал, что время связано с эмоциями:

— Наверное, чем больше эмоций испытывает человек каждый день, тем дольше тянется для него время. Когда стареешь, новых переживаний становится все меньше, поэтому и кажется, что время идет быстрее.

— Боже, как все это грустно, — сказала Кристи.

Мы расхаживали среди серебристо-серых приливных наносов, пиная ногами разный хлам.

— Старик, — сказала Кристи, — а тебе иногда не кажется, что мы уже свое отлюбили?