Зато ты очень красивый (сборник)

Я стояла над ними как надсмотрщик, пока они пыхтели, обувались, кутались в шубы.

Проводив дорогих гостей, я вернулась к Артему.

Он перешел к выписыванию узоров на скатерти.

Я немного выждала и запела мерзким, пингвиньим голосом (да, никто не знает, как поют пингвины. Может быть, это к лучшему. Сердце мне подсказывает, что не очень хорошо):

– И набирая силу, с чувством, громче:

– Гло, прекрати! – не выдержал Артем. – Это отвратительно!

– Гло, хватит! Ты мне как что-нибудь напоешь, я потом неделю правильной мелодии вспомнить не могу, – давясь хохотом, простонал Артем.

– А вот, кстати, – оживился Артем, – ты слышала новый альбом Скрипки? У меня есть!

Он метнулся к магнитофону, включил, и оттуда, заглушая мои вопли, зазвучали «Воплi Вiдоплясова»:

– Смычок опущен, и мелодия допета. Ну все, с Олегом Юрьевичем мне не тягаться, – сдалась я. – Может, теперь покормишь все-таки? И какого дьявола здесь так холодно?

– Так дом только недавно сдали. И как-то криво… Перебои с отоплением…

– Перебои с отоплением?! В феврале?!!

– Ну, в июне никто и не заметил бы. Обидно было бы, да? Пойдем на кухню.

На кухне стояли электрическая плита, раскладушка и стол. Впрочем, в холодильнике при таких делах и не было нужды.

Артюша принес мне одеяло, и мы с Тарасиком, завернувшись в него, как индейцы, сидели на раскладушке, пока Артем готовил ужин.

– Оставь ее в покое, – сказала я. – Только зря мучаешь…

– Я ее не мучаю. Я ее люблю. И хочу, чтобы она ко мне вернулась. А не мучаю.

– Доброе утро, дорогие радиослушатели. Твой Василь Платонович, царство ему небесное, сказал бы – хтось пiзно всрався. Она к тебе не вернется.

– Откуда ты знаешь? Ну откуда?

– Оттуда. Одна попытка уже была, так? И отстань от нее, и хватит. Эти маленькие женщины… Я их просто боюсь. У меня есть еще две штуки. Такие же. В друзьях. Каменные бабы. Железные леди. Они же усилием воли жизнь свою в любой узел завязать могут, как кочергу. Хрен развяжешь. И не лезь к ней. Как она себе решила, так и будет, поверь мне. Только мучаешь, и все.

На этом официальная часть была закончена.

Следующие дни мы проводили однообразно, как монахи, – утром я ехала в театр, днем возвращалась, привозила еду, сигареты и бутылку красного вина.

В доме был ледяной ад, так что, приготовив ужин и сварив глинтвейна, мы с Артюшей забивались в теплую нору из трех ватных одеял и молча читали, изредка вслух зачитывая друг другу фразы из книг.

Тарасик спал в глубине одеяльной норы, похрюкивая и пуская ветры.

– Земную жизнь пробздя до половины… – задумчиво говорил Артем при какой-нибудь особенно выдающейся газовой атаке. – Да что он ест?

– Говядину с гречневой кашей. Конечно, я могу заклеить ему задницу скотчем… Или древесной смолой. Так медведи делают, когда в спячке.

– Не верю. Если бы они так делали, то к концу зимы весь лес взорвался бы… Вот, слушай: «Итак, моя жизнь представляет собой замкнутую цепь ошибок, бесконечно повторяющихся во времени…»

– Ладно. Лови топор: «На рассвете бухта являла собой картину полного покоя. Сквозь золотистый туман Флорентино Ариса разглядел позолоченный первыми лучами купол собора, голубятни на плоских крышах домов и, ориентируясь по ним, определил балкон дворца маркиза Касальдуэро, где, по его расчетам, она, предмет его неразделенной любви, все еще спала на плече насытившегося супруга…» [2]

– Ты нарочно?

– Мамой клянусь – нет. Вот попалось…

– А у тебя-то как дела? Прости, я и не спросил чего-то…

– Как сажа бела. Развожусь.

– А поехали в Крым?

– В Крым?! В феврале?!!

– Ну да. А что? Михаил давно звал в гости.

– Он же ненавидит гостей. Я вот этими самыми бесстыжими глазами один раз видела, как он удирал по горе, увидев хипповскую стайку, направлявшуюся к его дому.

– Так это он летом ненавидит. Они же… То есть мы. Все мы – они для кого-нибудь, да? Они такие придурки. Они такие мерзавцы. Они то, они это…

– Э, вертайся взад, начальник. Так что Михаил?

– Летом его все достают. А зимой он один сидит – скучно. Симеиз – город маленький, не с кем и трубочку толком раскурить…

– А и поехали, чё. У тебя этюдника лишнего есть?

– Да у меня этих этюдников просто завались…

Зимний Крым очаровал меня.

Пустая Ялта. Море, капризным, ворчливым стариком швыряющее волны в песок. Рыдающие в свинцовом небе чайки. Тепло и пасмурно, легкий снег кружится в воздухе – безопасный, бутафорский, словно декорация к романтической комедии.

Зимой в Крым следует ездить вдвоем с каким-нибудь влюбленным в тебя пингвином, хихикать, целоваться, ходить за ручку, пить брют из бутылки на ветреном берегу и заниматься любовью с ранних сумерек до полудня.

В старом, скрипучем троллейбусе, везущем нас в Симеиз, не набралось бы и пяти человек.

Тарасик спал у меня на коленях, а мы с Артюшей, обнявшись, смотрели в окно – пейзаж был знакомым, но казалось, что какой-то злодей приглушил цвет.

– Вот тебе и серебристая гамма, – сказала я.

Михаил, дядька, похожий на загорелого, исхудавшего Льва Толстого, костистый и бородатый, встретил нас на остановке:

– Ребя-а-атушки! Ребя-а-а-атки! Какие же вы молодцы, что приехали! – приговаривал он, обнимая нас истово, до хруста.

– Ты давно здесь сидишь? Как телеграмму получил, что ли? – насмешливо спросил Артем.

– А чего мне здесь не сидеть? Место не хуже всякого другого… Ну пошли, пошли… Собачка! Собачка! Как зовут?

– Тарасик.

– Ух ты! Тарас, а ну иди сюда! Пошли домой, пошли! – Михаил отобрал у нас рюкзаки и пошел к дому – башенке на окраине города. – Только вот в магазинах нет ни хрена, кроме бухла… Я вам плова вчера наготовил, так он к сегоднему настоялся как раз – красота… А завтра в Ялту съездим…

– Мы тебе всяких консервов привезли, крупы, всего, – сказал Артем.

– А! А я-то думаю, чего тут? Кирпичи? В рюкзаке? Спасибо, ребятки… Только что ж я буду вас консервами морить… Съездим завтра на рынок, рыбки купим, мяска… Я-то сам не ем… А еще эти суки опять отопление вырубили, батареи не греют ни хрена, так я психанул, открутил свою к свиньям собачьим и выкинул. Буржуйка у меня, больша-а-ая, Марусей назвал. Дровишки можжевеловые – красота…