Отыщите меня
Отыщите меня читать книгу онлайн
Повесть о драматических судьбах подростков военных лет, чьи родители были репрессированы или погибли на войне. Написана на документальном материале.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
От мамы письма приходили два раза в месяц. О себе она писала скупо, больше беспокоилась о Зинке. Сообщала, что все там же работает уборщицей и подсобничает чернорабочей. Решила поднакопить денег на мед и гусиный жир, которые помогают при болезни легких.
Еще насадила в горшках алоэ, при лечении тоже хорошее средство, если знаючи сделать настой. Мамины письма Зинке приходилось скрывать от Толика. Сам он никогда не получал писем, хотя каждый день откуда-то ждал. Присутствовал каждый раз при раздаче почты, стоял в сторонке, хмурился, смотрел исподлобья на счастливчиков, а потом убегал прочь. Он, наверное, ждал писем всю свою жизнь, но так и не получил ни одного. Может, еще поэтому он бывает таким нервным. Любая чужая радость для него как личное горе. Мамины письма Зинка читала и прятала у себя в спальне. В последнем письме мама сообщила самую радостную новость — от папы получена первая весточка. Он второй раз на фронте после ранения и госпиталя, на самой передовой линии боев с фашистами. Обещал написать и Зинке, как только мама пришлет ему, адрес. Если позволит фронтовая обстановка, то он будет писать Зинке каждый месяц или даже каждую неделю. Маме переслал денежный перевод на 188 рублей, и она отложила деньги к приезду Зинки.
В лесной школе Михаил Афанасьевич запретил распечатывать и читать чужие письма всем педагогам и воспитателям. Ребята писали часто, но отправляли письма доплатными, конверты с марками выдавали только один раз в месяц. В следующем письме мама написала, что ей разрешили работать лаборанткой в школе и даже вести политзанятия и уроки истории, поэтому жить ей стало немного полегче. Зинка хотела поделиться своей радостью с одним лишь Толиком и больше ни с кем. Но случилось так, что он сам вдруг разыскал Зинку и протянул толстый треугольный конверт.
— Обязательно прочитай, доверяю, лично мне пришло…
Зинка сначала было замешкалась, но он стоял и упрямо ждал.
«Здравствуй, Толя!
Пишет тебе Егор Федорович Бесфамильный. Из розыскных учреждений узнал я, что ты живешь и поправляешь свое здоровье в лесном курорте. Вот и решил сразу же написать тебе туда. Сведения о тебе, полученные мною по документам и отдельным справкам, конечно, скудные, но некоторые факты из твоей жизни вполне сходные с моими предположениями и воспоминаниями, поэтому я считаю, что ты должен быть моим сыном. По всем приметам полагаю таким образом. Я тебе кое-что напомню, и ты сам попробуй вспомнить это, тогда мое мнение подтвердится определенно. Жили мы всей семьей в своем доме в городе Курске, ты тогда был совсем еще мал. Когда ты начинал ходить, твоя мать уехала из семьи и забрала тебя с собой. Мы с ней, так уж получилось, разошлись. Сообщаю тебе об этом, поскольку ты уже не маленький, сам соображаешь и можешь делать свои выводы и заключения. Ничего плохого я не могу сказать о твоей матери, и она обо мне тоже плохого, не скажет, однако она была упрямой и никакого адреса своего не оставила, поэтому я никак не мог отыскать вас, хотя долго дознавался. Наверное, она выходила замуж и сменила свою фамилию, а твоя осталась моей, поэтому мне и сообщили твой адрес. Я много делал разных запросов о тебе, но сейчас это дело поставлено на такой порядок, что детей отыскивают. Я знаю, что на нынешний день ты считаешься сиротой войны, а что случилось с матерью, ты мне потом опишешь или расскажешь. Сейчас ты можешь считать себя не сиротой, а с полным правом законным сыном, только постарайся как следует вспомнить меня. У тебя должен остаться в памяти наш дом, где под окнами в палисаднике рос большой старый вяз, он давал летом прохладную тень, и ты любил сидеть под ним на травке. Я тебе делал из камыша трещотки и погремушки, ты ими очень баловался и часто ломал, а я делал тебе новые. Когда у тебя были капризы, я играл на нашей курской гармошке, ты топал ножками и плясал вприсядку. Тебе музыка всегда нравилась, и ты каждый вечер перед сном тыкал пальчиком в гармошку и требовал, чтобы я на ней играл. Ты еще очень веселился, когда я со смехом подпевал под гармошку разные куплеты. Еще ты можешь вспомнить, как носил матроски, я тебе купил их сразу две, одну белую с голубыми полосками, другую синюю с белыми полосками, а вот белую бескозырку я тебе купить так и не успел. Очень прошу тебя, попытайся вспомнить.
На сегодняшний день я работаю в артели инвалидов, продолжаю вносить свой посильный вклад в нашу борьбу с лютым врагом. На фронте я получил орден Славы III степени и четыре боевых медали за участие в операциях. После очень тяжелого ранения меня отправили в глубокий тыловой госпиталь города Копейска вблизи от Челябинска. Врачи и хирурги меня на ноги поставили, но обе кисти рук все-таки ампутировали, так что я теперь вроде бы как без рук, вот почему мне без попутчика трогаться с места в дальнюю дорогу пока почти что невозможно. Понемногу привыкаю к протезам да к ремешкам и резинкам, постепенно осваиваю новую работу, чтобы был пригоден к нормальной трудовой жизни.
Жду твоего подробного письма, до скорой встречи. Толя. Остаюсь твоим родным отцом Егором Федоровичем Бесфамильным».
Толик никогда не был в Курске. Он приехал сюда из Тюменской области, там он в Ялуторовском детдоме с самых малых лет. Он даже не знает своего места рождения. Сейчас Толик молчит от волнения, смотрит на Зинку исподлобья, наконец говорит:
— Никогда я не писал писем и, наверное, не сумею… В письме не скроешься за словами, надо говорить открыто, как есть, или тогда не писать совсем, но врать я не смогу.
— Давай я за тебя напишу?
— О чем это ты вдруг напишешь?
— А что скажешь, то и напишу.
— Глупая! А то я сам безмозглый? Так я тебе и доверил! Брехать я ни себе, ни тебе не позволю, поняла?
— А чего ты злишься, я же как лучше…
— Я решил, поеду к нему, — твердо говорит Толик, — пусть он будет моим отцом.
— Когда?
— Что — когда? — переспросил он.
— Поедешь…
— Сегодня ночью или завтра утром.
— С кем?
— Чего — с кем? — злится Толик.
— Один, что ли?
— Конечно! Не с тобой же! — кричит он. — И смотри не проболтайся! А может, и возьму…
Отговаривать его было бесполезно.
— Надо все же сказать и отпроситься… — робко подала голос Зинка.
— Кому сказать? Скрипачу? А это вот — фигушки — видела! — Он вертел пальцами у самого носа Зинки.
— Ну хотя бы Дядивану…
— Ты что, очумелая?
— Сам ты очумелый! — Зинка вот-вот расплачется.
Толик сразу изменил тон:
— Он не поймет, если узнает, что я еду не к родному отцу. А обижать Дядивана я не хочу, поняла…
Завтрак они спрятали и завернули в носовые платки. Толик майкой обернул свою любимую пластинку. Больше с собой ничего не взяли. Пошли в лес будто бы на прогулку. У них было четыре пайки хлеба, два ломтика сыра, два кусочка сахара и одна баночка с американской колбасой, которую давали за завтраком на двоих.
Пошли на полустанок прямой, ненаезженной, заросшей бурьяном дорогой, ведущей к озеру Тургояк, потом свернули на обходной путь в сторону райцентра. Всю дорогу молчали и торопились, чтобы поспеть до розысков к любому поезду. К полудню добрались до полустанка. На двух путях стояли товарные составы и попыхивали паровозы. Один смотрел на запад, в сторону Златоуста и Уфы, другой — на восток. Он-то и довезет до Челябинска. Народу мало, пока не ожидают пассажирского поезда. Товарные вагоны наглухо закрыты, и охраны нет. Стараясь быть незамеченными, они подошли к прицепу между вагонами, где у одного из них в торце выглядывали убегающие вверх тонкие ступеньки.
— Лезь!
— Боюсь… — шепчет Зинка.
Но Толик уже на крыше. Оберегая спрятанную под рубашкой пластинку, он протянул руку. Никто не остановил и не окликнул их. Они проползли до середины и легли на чуть покатую прохладную крышу. Держаться здесь не за что, высоко очень, и вниз не спрыгнешь. Прогудел паровоз, поезд тронулся. Удалился полустанок, и путь назад был уже отрезан. До вечера ехали с остановками почти у каждого столба. Дорога Зинке казалась утомительной и долгой. Постепенно привыкли к крыше товарного вагона, садились, немного передвигались, цепляясь ладонями за выкрашенную, с щербинками, жесть и чуть торчащие поперечные ребра. Вскоре Толик совсем обвыкся и освоился. Он вставал в рост, разгуливал по крыше, приплясывал, демонстрируя перед Зинкой свою отчаянность и смелость. На какой-то станции он спустился вниз и у раненого бойца попросил помятую солдатскую фляжку. Набрал в нее кипятку и принес. Когда отъехали, то с удовольствием пили чай без заварки, съели кусочек сахару и одну пайку хлеба на двоих. Угольная пыль оседала на лицо, во рту ощущался привкус земли и гари, но прохладный воздух освежал лицо, и дышалось им на крыше легко.
