Ярость

Тимура как будто по лицу ударили. Он развернулся, чтобы размазать обидчика по стенке, но тот успел отскочить:

– Была она здесь только что, плакалась, ныла, а Дольф взял и выгнал ее за бездарную живопись. Представляешь себе дебют?

– Послушай, ты, зоопидор!.. – гневно прорычал красный как рак Тимур.

– А я-то тут при чем? – светясь мстительным восторгом, пропел Артемон.

– Что здесь происходит? – рыкнул художник на бледного Зиновия.

– Видишь ли… – смущенно пролепетал тот. – Не обращай на него внимания, все сегодня как с ума посходили… Если ты ищешь Соню, то она где-то рядом, скорее всего на стенде Галереи Шума, там ее работы…

Понимая, что с Соней произошло что-то ужасное и, возможно, даже непоправимое, Тимур теперь уже не оглядывался на окликавших его друзей, не засматривался на искусство. Размахивая руками, он несся по залу, заставляя всех расступаться. Ошибиться было невозможно: впереди происходило что-то невероятное. Уже чувствуя неприятный вкус очередного унижения, он торопливо подошел к плотному скоплению зрителей. Чтобы понять, что происходит и кто собрал здесь толпу, пришлось подпрыгнуть. Он чуть было не упал от шока – у завешенного картинами стенда абсолютно голая Соня с визгом размахивала топором. То, что произошло вслед за этим, повергло Тимура в состояние ступора. Голоса вокруг смешались, и их перекрыл истошный вопль Сони:

– …Свободна-а-а!!! – А дальше раздался звон бьющегося стекла и отчаянные крики.

Толпа качнулась. Тимура грубо толкнули в спину, – расталкивая всех локтями, к месту событий прокладывали дорогу охранники и усатый милиционер в надраенных до блеска сапогах.

– Искусство должно быть свободно! – орала обезумевшая художница на весь Манеж.

Она вскочила на кровать, размахнулась и, к ужасу столпившихся зрителей, ударила топором по раме собственной картины.

Удар так напугал собравшихся, что началась паническая давка. Те, кто был в первых рядах, подались назад, засверкали десятки фотовспышек.

Дольф тоже трусливо попятился и наступил на ногу любовавшемуся перформансом Тропинину.

– Так было задумано? – весело спросил Виктор.

– Что? – не видя ничего перед собой, пролепетал зажмурившийся Дольф, прикрывая руками лицо от сыплющихся осколков.

Раскололась еще одна рама.

– Я говорю, кто ее готовил? – надрывался Виктор. – Горский?

– Черт ее готовил! – в сердцах пролаял Дольф.

– Э-ээх!!! – неистовствовала Соня.

После очередного мощного удара более легкие работы, висевшие рядом со злополучной абстракцией, градом посыпались на пол, а несколько осколков вдребезги разбитых стекол поранили ее. Однако художница уже без комментариев набросилась на следующую работу и принялась крушить с таким остервенением, что свидетели побоища оцепенели.

Когда до места разгрома добрались милиционер и черные костюмы, перформанс был в самом разгаре. Размахивая рациями, охрана попыталась приблизиться к художнице, но огромная псина с диким рыком кидалась на всех, не подпуская никого к своей хозяйке, а та, размазывая по заплаканному лицу кровь, рубила топором то, что еще минуту назад было ее картинами.

Следом за милицией рядом с Соней появился запыхавшийся Артемон. Быстро оценив масштаб акции и количество журналистов, он почернел от злости и, бесстрашно приблизившись к Соне, громко прокомментировал ее действия:

– Хватит придуриваться!

– Пошел прочь! Пес! – рыдая, проголосила голая художница.

Перекрывая грохот, крики, улюлюканье и хохот, перепуганный милиционер что есть мочи засвистел в свисток и достал табельный пистолет. Охрана стала осторожно подступать к разъяренной собаке, но тут перед ней вырос Тимур. Милиционер махнул пистолетом, и охранники навалились на художника, стали крутить руки. На помощь Тимуру бросились несколько его бывших друзей и многочисленные студенты «Картонки». Возникла всеобщая свалка. Пока охранники, расталкивая художников, надевали на Тимура «браслеты», молодежи удалось отбить девушку. Рыдающую художницу завернули в оберточную бумагу и, прикрывая от назойливых журналистов, поспешно увели. Следом за охранниками, потащившими связанного Тимура и еще пару задержанных буянов, к выходу проследовал подавленный Дольф. Однако совершенно неожиданно за арестованных вступился ЧТО. Виктор Андреевич шепнул пару слов начальнику охраны, тот пожал плечами, кивнул костюмам, и бузотеров тут же отпустили.

Когда сотрудники охраны удалились, шум побоища сменил нарастающий, как цунами, шквал восторженных зрительских аплодисментов.

Тимур вновь бросился за Соней, но ее и след простыл. Он заметался по Манежу, врывался в женские туалеты, как полоумный бегал из угла в угол и смог настигнуть ее только случайно, на лестнице. Одетая в незнакомые вещи, с засохшей кровью на щеке, растрепанная и зареванная, она показалась ему жалкой и несчастной. Ее руки были холодны как лед.

Тимур попытался заглянуть ей в глаза, но они были пусты. Амуров пришел в ужас. Все, что произошло с ним сегодня, напугало его до такой степени, что теперь он боялся даже самого себя, боялся разглядывавших их людей, боялся Перро, у которого на загривке шерсть стояла дыбом, и больше всего он боялся, что его Соня уже никогда не станет прежней. Все изменилось в одночасье. Он держал ее холодные пальцы в своей ладони и, понурившись, ждал. Но Соня молчала.

– Я ищу тебя уже третий день. Прости меня!.. – с трудом выдавил он из себя.

– Теперь уже поздно, – равнодушно прошептала Соня.

– Дрянь! – послышался за спиной у Тимура голос Дольфа. – Мы заплатили за стенд пятнашку, а ты перерубила картины и, на потеху чернушникам, устроила скандал. Ты опозорила нас перед всеми, выставила посмешищами. Маленькая неблагодарная дрянь! Никогда, слышишь, никогда ты не появишься ни на одной выставке «Свиньи», и не только «Свиньи» – ты не появишься нигде!

Соня не стала дослушивать, резко рванув Перро за ошейник, она понеслась с собакой по лестнице и в один миг выбежала на улицу.

– Твое имя исчезнет отовсюду! Я тебе обещаю! Ты кончишь, как все эти художники-бородачи, на помойке! – кричал ей вдогонку красный от бешенства Дольф. – Бездарность!..

Тимур задрожал от ярости, но не стал тратить время на разбирательство. Сбежав по лестнице, он рванул дверь, выскочил на залитую ярким солнцем улицу и успел увидеть, как Соня усаживается в поджидавшую ее машину. Хлопнула дверца, Тимур припустил догонять, но машина уже тронулась, его обдало бензиновой гарью, и в заднем стекле качнулась широченная морда Перро.

– Со-оняяяяяя!!!!

– Потрясающе! И очень свежо! – восторженно делились впечатлениями люди, столпившиеся вокруг заваленной обломками и битым стеклом кровати.

– Да уж, необыкновенно!

– Виктор Андреевич, – заискивающе ликовал какой-то коллекционер. – Ваши художники всегда удивляют! Такой смысловой резонанс…

– Ваша девочка – это нечто!

– А я, признаться, поначалу даже оробел, не поверил, что такое возможно…

– Прекрасно.

– Да уж…

– А как ее фамилия?

– Штейн?

– Зиновий, говорят, это ваша ученица?

Горский, Тропинин и Гейман стояли в кругу улыбающихся свидетелей события и принимали поздравления. Как только перформанс закончился, большая часть обычных зрителей разошлась по выставке, но возле груды обломков остались искусствоведы, критики и кураторы. Все те, кому посчастливилось стать свидетелем акции, теперь энергично обменивались мнениями. Общее впечатление узкого круга ценителей было близко к восторгу и склонялось к тому, что акция, безусловно, удалась. На лице Зиновия плавала неуверенная, но в то же время счастливая улыбка, он сам не ожидал такой удачи. Горский, напротив, солидно комментировал произошедшее, напирал на скрытый символизм и социокультурное значение и, не отрицая своего кураторского участия, давал развернутые комментарии. Лишь один ЧТО был внешне безучастен и, думая о чем-то своем, вполуха выслушивал различные впечатления.