Без пути-следа

— Эй, ты идешь?

Толик стоял над ним с сумкой, переброшенной через плечо.

— Просил же подбросить до паспортного.

Только сейчас Митя понял, что до сих пор не переоделся. Ждать Толик, конечно, не будет. Нет, не то чтобы он торопился, но ждать не будет. Не положено между крутыми пацанами ждать друг друга.

— Что-то ты притормаживаешь, Митяй. Думаешь о чем-то?

— Да он же о паспортине своей все время думает, — поспешил выказать свою наблюдательность Вова-сапер.

Толик уехал, а Митя переоделся и пошел до Ленинской ПВС пешком.

Встретиться с Олегом он не решился, но листок с его телефонным номером сохранил. Бросил, правда, будто ненужную бумажку, на подоконник, но твердо помнил, куда.

ПВС, которой заведовал Сергей Федорович, находилась в центре. Помещение выгодно отличалось от ПВС Ворошиловского района. Это было настоящее административное здание, с каменным полом и высокими потолками. Митя еще раз заметил: какая непобедимая магия растворилась в слове «центр». Советская каббала. Особая геометрия жизни: любое пространство состоит из центра и прилегающего не центра, кисленького и серенького, нужного только для того, чтобы существовал центр.

Холл был заполнен хмурыми людьми. Интересно, подумал Митя, сколько среди них не граждан? К начальнику стояла длиннющая очередь. Хорошо знакомая — усталая, злая, напуганная, изнывающая от многочасовых стояний и безысходности очередь. Сказано было явиться в три и зайти — и поэтому нужно было делать то, что сам делал крайне редко и ненавидел, когда это делали другие. Напялив бульдожью физиономию, постоял возле двери кабинета и, дождавшись, когда дверь отворилась, раздвинул всех плечом и вошел.

— Я от Валентины Николаевны, она вам звонила.

Сергей Федорович, невзирая на возраст, оказался окончательно лыс. Лысина отбросила линию волос на затылок, как остатки сломленной армии — за последний бастион. Он был хмур. Еще более хмур, чем люди в холле. Ну да, рассудил Митя, у лысого любая эмоция умножена. Улыбается — улыбается вместе с лысиной. Хмурится — до самого затылка.

Сразу вслед за Митей вошла сотрудница, женщина, похожая на домохозяйку из рекламы порошка. В руках держала бумаги.

— Вот. — Она положила бумаги на стол. — Коля просит. Надо этому товарищу поскорее оформить. Куда-то выехать ему надо.

Сергей Федорович брезгливо вчитался, и брови его подпрыгнули высоко вверх.

— Еще ч-чего не хватало!

— Так Коля просит?

— Ну так что с того! Этот козел будет тут меня х?ми обкладывать, угрожать, кричать, что я фашист, а я, значит, должен ему поскорее! Хм, Коля, значит, просит!

— А-а-а! Так я ж не зна-ала, я?

— Орал тут так, что пришлось наряд вызывать. Не поскорее, а так, чтоб он у меня паспорт в следующем году получал. Весной, с ласточками. Или в таком виде сделать, чтобы? ну, ты меня поняла.

— Я не знала! Поняла, поняла. Сделаем. За нашего Сережечку накажем по полной программе. А Коле я скажу, чтоб не влазил.

Женщина забрала бумаги и вышла.

— Поскорее, видите ли! — по инерции поделился возмущением Сергей Федорович. — Хм!

И Митя покивал головой — мол, да, да, попадаются же людишки.

— Паспорт давай, — буркнул Сергей Федорович, глядя на закрытую дверь.

Митя отдал ему паспорт. Сергей Федорович шевельнул лежащей на столе рукой: садись. Митя сел на предложенный стул, а он принялся крутить диск телефона.

— Николай Николаевич, — сказал он в трубку неожиданно игриво. — Сергей Федорович беспокоит. А как уж я рад тебя слышать бодрым и веселым? Ну да, в последний раз в больничной палате? Так вот? Ну, мы-то трудимся, трудимся не покладая рук. Работы — непочатый край? Ну да, ну да? Ну, домик с бассейном не строим, знаешь ли. Когда пригласишь-то? Что? А когда готов будет? Смотри, я застолбил, меня в первой партии? Смотри, ловлю на слове? Слушай, такое дело. Есть тут человечек один… — Он заглянул в Митин паспорт. — Вакула Дмитрий Николаевич? Да вроде наш человек… — Тут он впервые поднял глаза на Митю, будто бы проверяя. — Проблемка тут у него с гражданством вышла? Да. Так что, пусть подходит? Ага. Ну давай, давай, поделись, что ли, секретами?

Дальше Митя не прислушивался.

Приближалась кульминация пытки. Мама сказала: «Отблагодаришь потом, когда все будет сделано». Но Митя сомневался.

Нет, в самом деле, нужно потом, потом, так всегда делается, убеждал себя Митя. Обычай. Правда, здесь все несколько не так, иначе. В Грузии — там было мудрено. Деньги не каждому предложишь. Нюансы. Если привел-направил тебя его родственник или, может, человек, которому он сам чем-то обязан, ни за что денег с тебя не возьмет. Обидится. Это значит, что в знак благодарности нужно накрывать стол, приглашать его и того родственника — или человека, которому он обязан, — на хлеб-соль. В другой раз к тебе кто-нибудь придет: «Здравствуйте, я от такого-то». А тут, в России, все совсем иначе. Все с точностью до наоборот. Чем ближе знакомство, тем дороже оно стоит. Со своего — тройная цена. Идешь куда-нибудь с заветным словом: «Здравствуйте, я от такого-то», — значит готовь рубль подлиннее. Митя сначала терялся — своим-то как платить? Обидятся! Потом освоил новые правила.

Сергей Федорович отдал ему паспорт, сказал:

— Иди к нему, сегодня еще успеешь.

Митя забрал паспорт. Не думал он, что будет краснеть, как в шестнадцать лет. Никак не мог попасть паспортом во внутренний карман пальто. Наконец сунул его в карман, неловко развернулся и, прожевав «спасибо-до-свиданья», вышел в холл. Ему казалось, что из подмышек у него льет, как из кранов.

«Надо», — сказал он себе, стоя на улице и судорожно ища сигареты по карманам. Сырой ветерок спасительно охлаждал щеки. Мысль на самом деле сходить «к адвокатам», как выразилась инспектор по гражданству, он всерьез не рассматривал. Мало ли куда посылают! Да и говорилось это не всерьез, с издевкой. Что сделано, то сделано. Не он первый придумал заходить в боковые двери. Давно ли минули те времена, когда считалось особым шиком войти в дверь, осененную табличкой «Вход строго воспрещен»? Пойди он напрямую к начальнику своей ПВС, тот наверняка бы отказал, а так, сбоку, глядишь, и получится. Митя в несколько затяжек сожрал сигарету и двинулся в сторону «Аппарата». В свою ПВС с приветом от Сергей Федорыча он сегодня не собирался, нет. Слишком много для одного дня. не думать о медведе.

Все, хватит! Не смей! Не смей о нем думать!

Для верности, чтобы занять голову, она принималась повторять про себя таблицу Менделеева. Но не дальше, чем на редкоземельных, сбивалась. Снова являлась из ниоткуда прозрачная тень, мягко падала на ячейки с латынью, присыпанной цифрами. А ведь раньше Менделеев выручал ее всегда — когда после учтивой пикировки со свекровью дрожали поджилки, когда грубили на улице.

Не смей! Так! Двадцать шестой? вот, двадцать шестой!

Завалившись набок, двадцать шестой автобус тяжело, как усталый грязный мамонт, надвигался на остановку. Ура! Этот не пройдет мимо. Толпа сомкнула ряды и колыхнулась единым массивом — сначала навстречу, потом, когда он развернулся боком и потянулся вдоль тротуара, — отступила, следуя его замедляющемуся движению. Долгое нервное ожидание заканчивалось другим ожиданием: как там внутри? Есть ли свободное место? Удастся ли воткнуться? Автобус замер, фыркнули открываемые двери, и началась посадка. Худенький старичок в спортивной шапочке «петушок», выдавленный с тротуара, отталкивался от грязного бока рукой, тут же брезгливо отдергивал ее и кричал: «Не толкайтесь! Господа, не толкайтесь!» На что сзади раздраженно отвечали: «Господа и не толкаются. Они тут не ездют». Со ступенек, нависнув над прибывающей волной голов, кричали те, кто пытался выйти: «Выпустите! Да выпустите же!»

Ее вслед за старичком притиснули к автобусу, она отшатнулась от жирных бурых подтеков, но чья-то ладонь твердо, как на кнопку, надавила на спину и припечатала ее всей грудью. Марина проглотила слезы и полезла дальше, оглядываясь через плечо в поисках сволочи. Ее намеренно, она почувствовала это, толкнули на автобус. Мелькнули одинаковые лица, одинаково озабоченные посадкой в автобус. Сволочью мог быть любой. Даже бледный старичок в «петушке». Облепленная, проглоченная толпой, Марина бушевала. Вырваться и уйти. Ездите сами в этих автобусах! Если бы она умела материться, хотя бы тихонько, про себя, было бы легче. Если могла бы толкнуть, хотя бы незаметно, символически, хотя бы вот эту мерзкую дубовую спину?