Без пути-следа

— Ооо! Привет хозяевам! А мы тут за ваше здоровьечко.

Обзвонила всех. Оказалось, еще на свадьбе переписала номера телефонов. Не уследил. Светлана Ивановна не пропустила никого. Маринины мама и папа, удивленные происходящим больше всех, играли в уголке с внуком. Они виделись с родичами на свадьбе дочки и не рассчитывали увидеть их раньше, чем кто-нибудь женится, родится или умрет. Ванечка капризничал, отказывался от кубиков и рвался за стол.

Застолье оказалось затяжным. Маринины родители ушли первыми, чем смертельно обидели Светлану Ивановну. Светлана Ивановна исполняла тост за тостом, народ не слушал, переспрашивал по десять раз, какое блюдо как называется, и просил горчицы взамен ткемали. Выходили курить в коридор, густо усеяли окурками пол, зазывали студенток «заглянуть на огонек». Две первокурсницы и впрямь осчастливили их своей компанией. Долго от всего отказывались, кидали трезвые ироничные взгляды на окружающих. Доели, что оставалось, допили вино и ушли. С ними ушли и Витя с Владом, двоюродные братья Марины. Последним ушел дядька-алкоголик, пять раз подряд выпивший за дружбу народов.

— Я думала, праздник, — шепотом, чтобы не разбудить Ваню, оправдывалась Светлана Ивановна. — Думала праздник вам сделать. Марину уважить. Ее же родня!

Марина лежала лицом к стене.

— Но ведь чужое это! — так же шепотом кричал Митя. — Другой народ живет так в другой стране, понимаешь! Другой народ. В другой стране. Чужое все это!

— Это мое, Митя, — отвечала она. — А с каких пор оно тебе стало чужим? Не знаю?

Но отгородиться, выставить заслоны, заявить о полной независимости Митя не мог. Он ведь и сам был человек оттуда. Он не смог бы жить независимо. Отгороженно. Ему не меньше, чем матери, был непонятен здешний обычай, когда семья — муж, жена и дети, а все остальные — по ту сторону. И нет рядом двоюродных и троюродных, нет уютной суеты, шума голосов, подтверждающих ежеминутно: ты не одинок. Нет тыла, нет флангов. Есть союзники, но как можно быть уверенным в людях, которых видишь так редко? Ты один на один с миром. Случись что — побежишь с сумасшедшими глазами искать помощи. Просить помощи. Никто ведь не обязан помогать. Да, Митя тоже чувствовал себя неуверенно в таком мире, но в отличие от матери не собирался его переделывать.?Телевизор стих. Светлана Ивановна вышла из комнаты с твердым, гипсовым лицом. Митя решил на этот раз не подтрунивать над ней.

— Ну что? — хотя все было понятно и так: ничего, пусто.

Она пронесла гипсовое лицо мимо него и взяла сигареты так, будто брала револьвер. Каждый раз одно и то же. У нее есть система. Довольно странная система. Каждый раз она ожидает выигрыша. И каждый раз, не выиграв ни рубля, впадает в отчаяние. В такое, как сейчас — испепеляющее, — впадает в том случае, если билетов было куплено штук пять-шесть. До завтра она будет такая. Завтра что-нибудь придумает. Например, решит, что надо поменять ларек, в котором покупает билеты. Ушла оттуда удача. Ушла, как косяк ставриды. Сверкнула серебряными россыпями в бездне — ах! — и канула. И снова Светлана Ивановна выйдет в море. Снова станет стальным сейнером, преследующим добычу. Волны плюются и воют. Скрипят, раскачиваются снасти. Клятва дана. Удача будет настигнута.

Выбор правильного ларька — тягучее вечернее шаманство. Часы напролет она раскладывает пасьянсы. Долгие сложные пасьянсы. Загадывает на каждый ларек: здесь? Пасьянс не сходится: нет, не здесь. Места, для которых пасьянс сошелся, составляют новый уровень. И так до тех пор, пока не останется один-единственный ларек, в котором притаилась, залегла дурочка удача. Там она начинает покупать билеты, знакомится с продавщицей, если та оказывается общительной. Однажды даже встретила такую же фанатку «Русского лото». Некоторое время они дружили. Она знает все «лотерейные» ларьки. В мозгу ее живет особая навигационная система: на Коммунистическом в прошлом месяце куплен билет, выигравший тысячу, — туда можно не соваться. На Сельмаше ни разу ничего путного, но тем выше шансы добыть там тот самый триумфальный билетик. И если обнаруживается вдруг новый ларек, Светлана Ивановна сначала начинает присматриваться издалека, ездит к нему под разными предлогами: то аптека возле ларька дешевая, то новый универсам. Сужает круги, сужает — и в один прекрасный день: пора, здесь! Она покупает билеты и ждет розыгрыша. И эти дни предвкушения светлы, как праздник. А потом приходит суббота, время крушения и скорби.

Митя слегка волновался. Через два часа у него была назначена встреча с Олегом. Нужно бы собраться. Он не брит, брюки не глажены. Джинсы не подойдут. «Интурист» как-никак.

— У тебя новая женщина? — рассеянно спросила Светлана Ивановна.

— А которая была «старая»?

Она пожала плечами.

— Та, у которой волосы кучерявые. А вообще не знаю. Ты меня с ними не знакомишь. Тапочки поношенные женские под диваном. Раньше не было. Такие же, кажется, у моей невестки были.

Митя зашел в ванную.

— Мить, ты не собираешься жениться? Неужели нет ни одной подходящей девушки? Пригласил бы в гости свою? невесту. Посидели бы.

Глава 5

Эти последние минуты перед тем, как содрать с себя форму, попрощаться и уйти, всегда самые длинные. Ребята из заступающей смены переодеваются, листают журнал сдачи-приема, иногда рассказывают что-нибудь бодрыми утренними голосами. Потом они принимают оружие, автоматическими движениями вынимая магазин, передергивая затвор и разряжая пистолет в пулеулавливатель, напоминающий пустотелый чурбан на подставке. И всегда кажется, что все они делают заторможенно, тянут время. В самый последний момент может заорать рация, возвещая приближение Рызенко, и тогда, если еще нет девяти, отработавшей смене придется поработать еще, напоследок — и начнутся выяснения с матом и нешуточными ссорами, чья очередь встречать «первого».

— Да потом зашнуруешь. Хуля ты копаешься?

— Вообще-то вашей смены еще аж десять минут, мне торопиться некуда.

— Да? Ну ладно, я тебе на той неделе так же отвечу, когда тебя менять буду.

— Пожалуйста. Я никогда не подгоняю.

— Ладно, запомню.

— Ладно, запоминай.

Побрился он плохо, то на щеке, то на подбородке под пальцем упруго шуршала щетина. Ну ничего, не к женщине. Скорей всего, никто на него и не глянет.

Митя решился побыть тараканом еще раз. Чего уж ломаться! После того как твой паспорт швыряет через стол вчерашняя двоечница в пронзительном макияже, можно идти к любому Сергей Федорычу. А в «Интурист» Митя не пошел, отменил встречу под каким-то предлогом, позвонив Олегу на мобильный.

Тогда на улице, после короткого разговора, все виделось иначе. Если бы сразу, по горячему. Но прошло время, он остыл, уполз в свою норку. Идея обратиться к бывшему однокурснику, с которым не виделся десять лет, казалась теперь невозможной. Выбираться из норы, вспоминать язык, интонации общения с бывшими однокурсниками — что непременно вызовет ностальгическую колику? вдруг Олега потянет поговорить о прошлом? Митя выбрал Сергей Федорыча. Пять минут унижения, и никаких бесед о прошлом. И потом, пришлось бы отвечать на неизбежный вопрос, как сам он устроился в этой жизни. «Охранником», — он постарался бы, как обычно, придать голосу мускулистой солидности. Будто это мечта любого мужчины в тридцать три года — работать охранником? «Я работаю заместителем генерального директора „Интуриста“. А ты?» — «А я охранником, охранником в банке „Югинвест“». — «Ух ты, круто!»

В девяносто третьем на церемонии вручения дипломов Трифонов, куратор группы экологии и прикладной геохимии, говорил, разбрасывая руки от края до края трибуны: «Ваши дипломы — ваш счет в швейцарском банке», — но в каком именно, не сказал. Митя оставался в аспирантуре, ему предстояло поработать в НИИ Физики и органической химии, в проекте, получившем некий западный грант, защитить докторскую и, видимо, сразу после этого обналичить свой швейцарский счет. Этими радужными планами он делился с Мариной. Марина ерошила ему волосы и называла мистером Нобелем. А Ваня смеялся в своей кроватке и, повторяя за мамой, ерошил свои соломенные вихры. Но работа над проектом, получившим западный грант, оказалась несколько не тем, на что настраивался Митя. На пустыре возле НИИ ФОХ располагалось лежбище бомжей. Все бомжи города ночевали здесь. Под стенами института, совсем близко к поверхности, проходили трубы теплопровода, и бомжи располагались тесными рядами на старых матрасах и одеялах, уложенных на черную полосу сухой дымящейся земли. Говорили, что милиция заключила с бомжами негласное соглашение: им разрешено ночевать только здесь, в других местах их отлавливают и жестоко наказывают. Каждое утро Митя пробирался через зловонную колонию, вдоль грядок землистых людей и приходил в нетопленую грязную комнату, в которой стояли спектрометр и школьные парты, заваленные сохнущими пробами и бумагами. Под партами катались пустые бутылки. Руководитель проекта, когда появлялся в институте, ходил в солдатском бушлате и валенках. Спектрометром заведовала лаборант Надя тридцати шести лет от роду, бездетная и незамужняя. Каждое утро она обжигала Митю перегаром и половой паникой в мутных вопиющих зрачках. Митя неизменно пугался этого сигнала неодушевленной доступности, исходившего от Нади. Она была как вещь на полке, которую можно взять, не глядя протянув к ней руку. Потом перестали платить то, что называлось стипендией. Потом сломался спектрометр. Потом Надю изнасиловали бомжи. Руководитель проекта в институте почти не появлялся.