Девственницы

— И тогда Джанин сказала, что они своей штуковиной разрывают тебе внутренности и что повсюду кровь… как будто кролика убили.

Тот перестала мурлыкать.

— Кровь из целого кролика?

— Из целого кролика. А мама говорит, что ни за что не будет в следующей жизни женщиной; а уж кому и знать, как не ей, ведь она родила меня и Джанин и еще делала дистал-ректомию.

— И все это нас ждет, когда начнутся месячные?

Стейси бросила туалетную бумагу в унитаз. Секунду она держалась на поверхности воды, а потом утонула.

— Все начинается с месячных, и тогда тоже бывает много крови; моя сестра говорит, что больно так, словно тебе вонзают нож в низ живота, и нельзя купаться и носить юбки, потому что от тебя воняет тухлой рыбой, а если ты все-таки наденешь юбку, все сразу догадаются и мальчишки будут тыкать в тебя пальцем.

С поля доносились крики болельщиков и звон цепей ограждения.

Тот спустила воду.

— Но зато тогда можно краситься! — сказала она. — Дороти говорит, можно делать много всего, когда ты станешь старше — например, когда тебе будет четырнадцать. А когда начинаются месячные, ты становишься старше, верно? Можно краситься, гулять с мальчиками и так далее. Наверное, даже можно жить отдельно от родителей…

Стейси видела снизу туфли Тот. На ее носках розовая резинка. Красиво!

— Я не хочу жить отдельно от родителей, — сказала она. — И не хочу, чтобы мальчишки совали в меня свои штуковины. Никогда не буду этим заниматься! Я уже решила. — У Тот красивые носки, но ей такие не нужны.

— Придется. — Тот стала завязывать шнурки. — Потому что природа и… Бог, и все такое.

— Не буду, и все. Отныне, вот с этой минуты, я мальчик!

Тот перестала завязывать шнурки.

— Как же тебя в таком случае зовут?

— Роджер.

— В честь Роджера-Доджера из рекламы?

— Нет. В честь нашего пса.

— Нельзя давать имя в честь собаки.

— Почему? Я люблю нашего пса, — возразила Стейси. Она вспомнила, как Роджер лижет свои гениталии и как ее отец и мистер О’Фланнери говорили: жаль, что они — не Роджер.

— Ну а представь, твой отец идет гулять с собакой и зовет: «Роджер, гулять!» Ты решишь, что он к тебе обращается.

Да, согласилась Стейси, в том-то и трудность. Правда, ее отец никогда не гулял с Роджером.

— А если он скажет: «Роджер, слезь с дивана» или «Роджер, ты навалил кучу на траве!».

Стейси фыркнула, представив себе эту сцену, и они обе захихикали.

Тот первой перестала смеяться и заговорила гнусавым голосом, как будто у нее насморк:

— Может, Дэвид?

— Дэвид?

— В честь Дэвида Эссекса. Или Дэвида Боуи.[10]

Дэвид — красивое имя. Ее двоюродного брата зовут Дэвид. У него зеленые глаза, и он живет в Гринстеде. Прошлым летом они ездили к ним в гости. Тогда ее родители, тетя Норма и дядя Джо пошли в паб. Дэвид запер младших сестренок в кухне, и они со Стейси играли в гостиной «в доктора». С тех пор она была в него влюблена. Она знала, что любит, потому что всякий раз, как она его видела, ей делалось внутри жарко, как будто она переела куриной запеканки.

— Ну ладно, пусть будет Дэвид. — Стейси надела трусы.

— Дэвид! — сказала Тот.

— Что?

— Помнишь, ты говорил, что с этой минуты ты — мальчик?

— Ага, — ответила Стейси, дергая за цепочку слива.

— Так вот, сейчас тебе нельзя.

— Почему?

— Потому, что ты в юбке.

Стейси посмотрела на юбку, задравшуюся до пояса.

— Значит, с завтрашнего дня, — сказала она. — Хочешь кое-что посмотреть? — Она встала на унитаз и заглянула в соседнюю кабинку.

Тот кивнула. Стейси расстегнула блузку и показала ей свою грудь, затянутую оранжево-розовой повязкой.

Тот в ужасе приложила ладошки ко рту:

— Стейси, ты что, порезала сиськи?

— Я Дэвид! — напомнила Стейси. — Нет, я просто их перевязала.

— Зачем?

Она снова застегнула блузку.

— Потому что у мальчиков сиськи не растут.

— У меня тоже не растут, — возразила Тот.

— Потому что тебе всего восемь лет, а мне десять и я ширококостная. — Стейси спрыгнула с унитаза и еще раз спустила воду. — Так делают лесбиянки, я по телику видела.

Тот крикнула, перекрывая шум льющейся воды:

— Но ты ведь не лесбиян, правда, Дэвид?

— Нет, не будь дурочкой. Я мальчик.

Субботним вечером Стейси с отцом сидели на диване и смотрели по телевизору матч дня. Мама в нише эркера шила на ножной швейной машинке. Стейси сунула ноги в отцовские тапки — клетчатые и очень старые. Ей нравилось их носить; сквозь тонкие носки она ощущала резину подошвы. Стейси сравнила свою руку и папину. У него рука была мускулистая и волосатая. Даже на тыльной стороне ладоней у него росли волоски. Отец осушил банку с пивом и рыгнул.

— Не было вне игры, судью на мыло! — Он смял банку и бросил ее на пол сбоку от дивана. Пес понюхал банку, лизнул ковер и снова заснул. — Господи! Видела, Пат? — Мама не ответила. — Поганый судьишка показал «вне игры»! Даже Стейси судила бы лучше, чем этот ублюдок!

Стейси улыбнулась и пошевелила пальцами ног в клетчатых тапках. Отец почесал живот и снова рыгнул. Стейси тоже с довольным видом стала чесать свой живот. Отец засмеялся и взъерошил ей волосы. Стейси нравилось, когда он так делал. Тогда ей казалось, что она не такая, как все.

Пулеметные очереди швейной машинки перекрывали шум на футбольном поле. Отец нагнулся к телевизору и сделал звук погромче.

— Что ты там шьешь, Пат? — спросил он, не отрывая взгляда от телеэкрана.

— Платье для Стейси.

Она посмотрела на розовую ткань, ползущую под иголкой швейной машинки. Ткань была блестящая, но Стейси заранее знала, что платье будет кусаться.

Мать продолжала:

— Не хочу, чтобы на шестнадцатилетии Джанин Стейси ходила в старье. Особенно при девочках Нормы, которые выглядят так, словно только что сошли со страниц каталога Лоры Эшли.

Мать снова застрекотала на швейной машинке.

— Пат, — сказал отец, — из-за тебя телевизора не слышно! Ты не можешь шить это проклятое платье на кухне?

— Проклятое платье, — сквозь зубы прошептала Стейси.

Она оказалась права. Платье кусалось.

— Не буду я его носить! Дурацкое платье!

Мать шлепнула ее по ноге:

— Кончай дурить! Примерь. Мне нужно подрубить подол.

Стейси бросилась навзничь на кровать и вытянула руки и ноги в стороны, как морская звезда. Ноги она раздвинула шире; одной уперлась в стену, другой — в прикроватную тумбочку. Как Барби.

— Вставай сейчас же, слышишь? Считаю до трех, не примеришь платье — в следующем месяце не видать тебе карманных денег!

Целый месяц? Ей столько всего нужно! Ей нужны брюки. Ей нужна… пена для бритья. Стейси села.

— Я не могу его носить! Ты не понимаешь. Я больше не могу носить платья.

Мать помрачнела:

— Мне плевать, какая на этой неделе мода. Я сшила тебе платье, ты будешь его носить, и точка! И хватит спорить.

Она бросила платье Стейси; та положила его на колени. Она терпеть не могла розовое. Ей хотелось широкие штаны. Она не хотела крови в туалете. Когда мать присела рядом с ней на кровать, она почувствовала, как к горлу подступает ком.

— Милая, две недели назад тебе нравилось это платье. Ты сама выбрала и материал, и фасон… ну, не плачь, вытри глазки.

Стейси вытерла глаза о розовую ткань.

— Не о платье! — Мать встала. — Надень его — всего на минутку. Вот и все, что требуется. Пара минут, горсть булавок — и готово.

Стейси посмотрела на розовое платье, которое лежало у нее на коленях.

— Только на минутку?

— Самое большее — на две.

Она встала и подняла руки, и мама через голову надела на нее платье. Стейси посмотрелась в зеркало. Она смотрела, как превращается в розовое облако, а мать с полным ртом булавок улыбалась своей резкой улыбкой.

— Посмотрите-ка на мою маленькую принцессу! Какая ты хорошенькая, Стейси. Просто не верится. Моя малышка почти выросла!

Стейси сидела на порожке у двери черного хода и смотрела, как мама шьет. Подшивая подол платья, мама напевала себе под нос мелодию из сериала «Стрелки». На столе, рядом с красной подушечкой для иголок в форме клубничины, лежала миниатюрная копия ее платья для Барби. Все сочетается.