Шел снег

— Ты сошла с ума! А если бы они полезли на сцену?

— Офицеры не допустили бы этого.

— Ты шутишь?

Не представляя, какой опасности она себя подвергала, Орнелла полагала, что Себастьян никогда не позволил бы этим увальням приблизиться к ней и прикоснуться к ее телу. Она явно преувеличивала возможности помощника секретаря императора.

На протяжении всей следующей недели у Себастьяна не было возможности посетить театр. Он пожалел о том, что не поздравил Орнеллу, к которой, несмотря на нерешительность, испытывал расположение, но галдящая толпа вынесла его из театра, и тотчас же вместе с офицерами он на коляске уехал в Кремль.

Снег шел уже три дня подряд, но сразу же таял. Наполеон воспользовался непогодой, чтобы, не выходя из апартаментов, решить некоторые дела империи. Он был удивительно энергичен, меньше страдал от болей в желудке, перегружал работой секретарей и, не давая им продыху, диктовал письма министрам в Париж либо герцогу де Бассано, управлявшему Литвой и обеспечивавшему связь между Австрией и Пруссией: «Организуйте отправку скота и одежды из Гродно в Смоленск». Он менял место дислокации Вюртембергского полка, переписывал устав «Комеди-Франсэз», уточнял порядок отправки из Москвы на повозках частных лиц первого обоза с ранеными, смягчался, когда писал императрице: «Надеюсь, что маленький король радует тебя». И все это в спешке, урывками, одновременно по нескольку писем и нескольким секретарям, которые вынуждены были догадываться об адресате по тону императора.

В эти же дни он распорядился переплавить серебряную утварь кремлевских церквей и передать слитки армейскому казначейству. Он принимал посетителей, невнимательно слушал и отдавал много распоряжений. Как только стало теплее, он отправил саперов императорской гвардии на купол колокольни Ивана Великого: ему хотелось увезти в качестве трофея огромный позолоченный крест, который венчал колокольню. Из своею окна Себастьян видел, как исполнялась эта опасная затея. Саперы цепями обвязали крест и долго тянули за них. Крест зашатался, опрокинулся и затем упал вниз, увлекая за собой часть строительных лесов. От удара вздрогнула земля, и крест раскололся на три части. То было единственное развлечение Себастьяна. Изнуренный работой, он делал заметки, писал и переписывал каллиграфическим почерком документы, мало спал, почти не видя снов, питался наспех, не отходя от своего пюпитра. Вот уже месяц, как он находился в Москве.

18 октября, когда император проводил в одном из дворов смотр пехотных полков маршала Нея, неожиданно появился посыльный от Мюрата. Он спрыгнул с лошади, подбежал к Императору и, задыхаясь, произнес:

— Сир, на равнине…

— Что на равнине?

— Тысячи русских напали на второй кавалерийский корпус.

— А перемирие?

— Вчера они взяли в плен конников Неаполитанского короля.

— Что потом?

— Король отправил письмо командующему русскими аванпостами с требованием их освобождения.

— В каком тоне?

— В резком.

— А точнее?

— Если конники не будут освобождены, он прерывает перемирие.

— Что дальше?

— Перемирие нарушено.

— Выходит, меры предосторожности не были приняты? Ничего не могут без меня!

— Русские прятались в придорожном лесу.

— Что потом?

— Они воспользовались тем, что наши люди занимались заготовкой фуража, и начали атаку.

— Как мы ответили?

— Плохо. Очень плохо, сир.

— Точнее!

— Уничтожена артиллерия генерала Себастиани.

— Есть пленные?

— Да, более двух тысяч человек.

— Убитых?

— Весьма много.

— А Мюрат? Где Мюрат?

— Он атакует.

Мюрат мчался галопом по затвердевшей от мороза земле в сторону отдаленного глухого гула сражения. Волнистые локоны его длинных волос развевались на ветру, а бледное солнце отражалось в бриллиантовых серьгах, золотом шитье доломана и перекрещенных брандебурах мехового плаща. Он вел за собой бригаду карабинеров. В утреннем тумане, в котором растворялись их белые мундиры, сверкал лишь начищенный металл кирас и касок с красным волосяным плюмажем на гребне. С саблями наголо и громкими криками они с тыла налетели на противника. К тому времени русские завершили обходный маневр, чтобы перерезать Себастиани дорогу на Москву, и не ожидали столь яростной атаки с тыла. Первые были порублены еще до того, как успели развернуться, другие бросились бежать. «Огонь по негодяям!» — крикнул Мюрат. Всадники, выпустив из рук сабли, повисшие у них на запястьях на ремешках, вскинули карабины и дружным залпом уложили ближайших к ним русских солдат.

Мюрат не размышлял. Он шел в атаку. Способный бросить свою изнуренную кавалерию на приступ крепостных стен и фортов, он был мастером неожиданных нападений и любителем выставлять себя напоказ. Его офицеры знали это и на Бородинском поле не спешили передавать эскадронам его приказы, чтобы он мог осознать свои ошибки и изменить решение. Тогда их преднамеренная медлительность спасла немало жизней. Настоящий тактик Даву, которого недолюбливал император, критиковал Мюрата и испытывал к нему неприязнь. Он обвинял Мюрата в том, что тот посылает своих солдат на бессмысленную смерть, что он загубил кавалерию ради того, чтобы показать себя. Однако император был на стороне Мюрата, своего порывистого зятя, в котором любил пылкость и сумбур. Русские уважали и страшились его, наблюдая, как он гарцует на лошади, либо бесшабашно мчится навстречу пулям и ядрам, всегда невредимый, чарующий, шальной.

Сын трактирщика считал себя настоящим королем, он не хотел понимать, что короны, которые раздавал Наполеон, были всего лишь игрушками, а сами королевства выполняли роль супрефектур в прирастающей территориями империи. Мюрату хотелось иметь трон Вестфалии, Польши, Швейцарии, Испании, но, увы, его следовало держать в узде. И когда он получил Неаполь, то от расстройства чуть не заболел. Его жена, очаровательная блондинка Каролина Бонапарт, которой он не доверял, и которая любила плести интриги в спальне, обитой белым атласом, тоже посчитала, что эта корона слишком мала для ее головки. Тем не менее, неаполитанцы обожали их. Наполеон позвал Мюрата в поход на Россию, предложив ему возглавить стотысячную конницу. Неаполитанский король не смог отказаться, да и хотел ли? Ведь по-настоящему он жил лишь мчась верхом на коне в своем опереточном мундире под свист пуль и грохот орудий.

Отброшенные карабинерами русские кирасиры переходили вброд реку, вспенивая вокруг себя воду. Мюрат, словно перед границей, остановился на берегу. Слева слышались пушечные залпы; над Винково, где расположился лагерь его авангарда, плыл сизый дым. Мюрат направил бригаду в ту сторону и вскоре увидел ощетинившееся пиками полчище конников-азиатов в разноцветных одеждах. Завязалась яростная схватка. Пика пронзает плащ Мюрата, он хватает ее за древко, тянет на себя татарина в остроконечной шапке, коленями направляет лошадь, колет; режет; опрокидывает, пробивается вперед. Он снова и снова ведет в атаку своих кавалеристов, пока, наконец, русские не отходят к лесу на другом берегу реки.

Лагерь разорен, наполовину истреблен огнем, пушки приведены в негодность, повозки сожжены. Повсюду лежат тела погибших и умирающих, на телеги укладывают раненых. Себастиани уцелел. Мюрат не решился обвинять его, пусть даже тот жил цивильной жизнью, проводя время за чтением итальянских поэтов. Оплошности его генералов — это его упущения. Ему надо было приказать выставить патрули, чтобы предупредить внезапное нападение. Он знал, что попы вот уже неделю собирают ополчение из крестьян, а русские войска, оставаясь вне досягаемости французов, постепенно окружают Москву. От его кавалерии ничего не осталось. Она перестала существовать.

В тот же день в Рождественский монастырь заявились вагенмейстеры с толстенными гроссбухами. Один из вагенмейстеров спустился на землю, отряхнул пыль с рукава своего сюртука и спросил у драгун, охранявших ворота: