Избранные дни

Все правильно. Я собираюсь кого-нибудь взорвать и подумал, что хорошо будет об этом сообщить. Господи, помилуй!

Кэт нашла свой тогдашний отчет, показала его Питу Эшбери. Если мальчишка окажется тем самым, значит, она его пропустила.

Она отказалась от предложения Пита уйти домой пораньше. Она досидела до конца рабочего дня, дожидаясь, не найдут ли на месте взрыва новые фрагменты тел. Поговорила с мужчиной, который намеревался взорвать кофейню «Старбакс» (не важно, какую именно) за то, что тамошние хозяева упрямо продолжали нанимать на работу черномазых шлюх. (Дабы не нарушать правила, она не стала упоминать, какого цвета кожа у нее самой, но зато про себя пожелала засранцу поскорее сдохнуть.) Другой ее собеседник, мужчина со славянским акцентом, собирался убить заместителя мэра (отчего именно заместителя?) потому лишь — насколько она успела разобрать, пока он не повесил трубку, — что это казалось ему забавным.

Все свои авторучки она убрала со стола в ящик Это немного походило на попытку бросить курить.

Пит зашел к ней в отсек без пяти пять. Необъятный, как картотечный шкаф, и примерно такой же интересный собеседник, он при этом был достойным человеком, мужественно переносившим свалившиеся на него несчастья. Его жена слепла. Дочь вышла за безумного любителя природы, тот увез ее в Коста-Рику, чтобы жить там с ней на дереве.

— Что такое? — спросила Кэт.

Она была не в том настроении, чтобы любезничать. Заискивающий тон был бы кстати — в конце концов, это она, скорее всего, пропустила звонок, — но если сейчас начать лебезить и извиняться, если повести себя как человек, который вымаливает прощение, можно было навсегда застрять в этом образе. А не пошли бы все, кто ждет от нее смирения…

Пит стоял в проходе (никто бы не назвал это место дверным проемом; это была просто черта, на которой принадлежащие Кэт четыре на четыре фута соединялись с более обширным ярко освещенным пространством), плотно сжав губы. Кроме Кэт, он был единственным черным братом в отделе профилактики. Кожа — как полированное темное дерево, несообразно красивая седая шевелюра.

— Нашли левое предплечье, — сказал он. — А еще половину кроссовки с половиной ступни внутри. Это был ребенок.

— Господи!

— Продолжать? Ребенок подошел к тому парню, обнял его и привел в действие заряд.

— Обнял?

— Так говорят свидетели. Белый ребенок в бейсбольной куртке, на вид самый обычный. Так говорят оба очевидца. Один из них видел, как ребенок обнял жертву.

— Чтоб мне провалиться.

— Чтоб всем провалиться.

— А кем оказался этот Дик Харт?

— Спекулянт недвижимостью. Не Дональд Трамп, но и не из последних. Вкладывает деньги в небоскребы.

— Жулик?

— Пока не доказано. Жил в Грейт-Нек [9] со второй женой. В кругу детей и домашних животных. Как это обычно бывает.

— По-твоему, он был знаком с мальчиком?

— Хочется надеяться.

На его месте всякому бы хотелось. Всякий бы молился про себя о том, чтобы мальчик оказался незаконным сыном Дика Харта, или чтобы выяснилось, что они занимались сексом в парке в Грейт-Нек, или о чем-нибудь еще в том же роде. Лишь бы жертва не была выбрана наугад.

— Черт возьми.

Пит сказал:

— Неизвестно, с ним ли ты тогда разговаривала.

— У меня такое ощущение, что с ним.

— Ну, у меня, в общем, тоже: Хочешь, вместе послушаем пленку?

— Ты меня этим очень обяжешь.

Они с Питом вышли в коридор и пошли в аппаратную. По пути Пит заглянул в буфет и прихватил там стакан настоявшихся за день кофейных опивок, густых, напополам с гущей. Кэт от напитка вежливо отказалась.

Аппаратную Кэт всегда считала наименее неприятным местом во всей конторе. Тут было на десять градусов прохладнее, свет не так неистово бил в глаза. Они уселись в кресла, обтянутые серым синтетическим плюшем. Эрон перемотал пленку. Пит нажал кнопку.

Алло. Кэт Мартин слушает. Как и каждому из нас, собственный голос в записи ей не нравился. Слышимый изнутри, он не казался ей таким монотонным и таким резким. Он представлялся ей упругим и уверенным, чуть хрипловатым как у молодой Нины Симоне. [10]

Алло? Вот он снова, хрипловатый мальчишеский голос, совершенно заурядный.

Вы полицейская?

Как тебя зовут?

Я позвонил в полицию, и меня соединили с вами.

Чем я могу тебе помочь?

Ничем. Мне ничего от вас не нужно.

Его бедная мать, должно быть, слышала эти слова изо дня в день, с тех самых пор, как половое созревание превратило милого крошку в мрачного, замкнутого, дурно пахнущего подростка. Поразило ее это превращение или нет?

Тогда зачем ты звонишь?

Хочу вам кое-что сказать.

Что ты хочешь сказать?

Тишина. Она так и видела, как этот отчаявшийся маленький недоумок собирается с духом у себя в комнате, окруженный рекламными плакатами кинобоевиков. Ничего необычного, абсолютно ничего.

Я собираюсь кого-нибудь взорвать.

Кого?

Не могу вам сказать.

Почему не можешь?

Людей надо остановить.

Почему ты так думаешь?

Мы должны все начать заново.

Ты хочешь остановить кого-нибудь конкретно?

Кого именно — не имеет значения.

Имеет. Почему ты думаешь, что не имеет?

Я хотел сказать, не имеет значения для общества.

Какого общества?

Того, на которое мы все работаем.

А на кого ты работаешь?

Вы на него тоже работаете.

Это общество велит тебе кого-нибудь взорвать?

По-вашему, я сошел сума?

По-моему, ты злишься.

Пожалуйста, не надо разговаривать со мной как с сумасшедшим. Я имею в виду, что отдельный человек ничего не значит. Счет идет не на единицы.

Ты хочешь причинить зло кому-то, кто причиняет зло тебе? Я права?

Не могу вам этого сказать.

Нет, можешь. Как тебя зовут?

Я в семье. Мы отбросили имена.

У каждого есть имя.

Я просто хотел, чтобы об этом знали. Думал, так будет лучше.

Для кого лучше?

Я не должен был звонить.

Черт! Сейчас повесит трубку.

Для того чтобы со всем разобраться, не обязательно кого-нибудь убивать. Скажи мне, как тебя зовут.

Я никто. Я уже мертв.

Щелк.

Теперь было понятно, что она допустила большую ошибку. Ссылка собеседника на кого-то еще должна была прозвучать тревожным сигналом. Любой, кто утверждает, будто получает указания от друга, Иисуса Христа, соседской собаки или посредством радиосигнала, поступающего на вмонтированный в его зубную пломбу датчик, заслуживает пристального внимания. Сказав, что он не должен был звонить, мальчишка выразился довольно туманно, но все же. Она должна была сделать так, чтобы он не вешал трубку, не наседать на него с просьбами назваться.

Делала ли она во время разговора свои записи? Не исключено. А если бы не делала, внимательней бы она отнеслась к позвонившему? Надо надеяться, что нет.

— «Я в семье, — повторила она. — Мы отбросили имена». Что бы это могло означать?

— Ни малейшего понятия.

— У какой-нибудь рок-группы есть такая строчка?

— Проверяем.

— Хорошо.

— Семья… Что за семья такая?

— Семейка Брейди. [11] Мафия. Ай-би-эм. Что угодно — сама знаешь.

Все верно. На днях у нее был один. Обладатель вкрадчивого голоса говорил, что он собирается колесить на машине по всей стране и давить нелегальных иммигрантов, потому что ему так приказала Кэти Курич. [12] Всем им, как правило, нравится работать на знаменитостей или на международные корпорации.

— Да, — сказала она. — Знаю.