Новый Мир ( № 1 2006)

Никита попросил бумагу и ручку, написал на листе “Крестовый поход стариков”, а дальше не смог, сил не было. Тогда он стал диктовать Геннадию истории идущих в Москву ветеранов. Геннадий матерился, то и дело ронял ручку из непривычных пальцев, потел, но записывал. Потом Геннадий ушел на свидание с адвокатом, захватив исписанную бумагу, и больше не возвращался. Никите принесли суп. Он посмотрел в алюминиевую тарелку, и его опять замутило.

— Я не буду есть, — сказал Никита какому-то смутному человеку, наклонившемуся над ним, а потом неожиданно для себя добавил: — Пока не отменят этот дурацкий закон. — И улыбнулся. Терять ему было нечего.

Прошло сколько-то времени. Геннадий не возвращался. Тарелки уже было некуда ставить, и их просто перестали приносить. А Никита начал смотреть сны.

24

Реальность почти не отвлекала его. Сначала он еще отделял сон от яви по мышечному напряжению, с которым поднимались веки. Потом сил открывать глаза не осталось, два мира радостно перемешались, и фантасмагории зацвели буйным цветом, как сорняки на улицах брошенного города, где жили сотрудники Чернобыльской АЭС.

Вот, например, однажды Никите приснился Николай Степанович Гумилев. Причем был он не Гумилевым, не Николаем Гумилевым, а именно Николаем Степановичем Гумилевым.

Никита и Николай Степанович Гумилев ходили по каким-то запутанным питерским дворам в поисках надежного укрытия, конспиративной квартиры, но все явки оказывались провалены, и они шли дальше, под липкими фонарями, сквозь животное шевеление дверных цепей.

Николай Степанович Гумилев был одет в мундир с эполетами, лыс и очень печален. Он постоянно жаловался.

“У нас ведь многих, — говорил Николай Степанович Гумилев, — сажали и расстреливали как якобы шпионов и якобы участников антисоветских заговоров. А я на самом деле шпион. И на самом деле стоял во главе заговора! Знаешь, как мне обидно!”

Еще Николай Степанович Гумилев постоянно просил Никиту изготовить бомбу. Никита отнекивался, говорил, что не умеет делать бомбы, а Николай Степанович Гумилев осуждающе качал головой и горько шептал: “Плохо, ах как плохо!”

Никита не выдержал и спросил: “Николай Степанович Гумилев, тебя ведь уже давно расстреляли, зачем тебе эти бомбы, теперь-то?” Николай Степанович Гумилев обиделся, но ответил. С такой тоской в голосе: “Ведь я же был не поэт, который участвовал в заговоре. Я был заговорщик, который писал стихи!”

Другой сон был про чеченских боевиков, захвативших заложников, среди которых был и Никита. Почему-то он бородатых людей с автоматами совсем не боялся. Ходил среди них и расспрашивал о каких-то вещах, совсем не связанных с ситуацией.

У молодого террориста Мовсара, нервно курившего на подоконнике, Никита спросил:

“А ты когда-нибудь чувствовал, что Бог тебе помогает?”

“Аллах всегда со мной!” — недоверчиво огрызнулся Мовсар, на всякий случай направляя на Никиту дуло “калашникова”.

“Это понятно, — продолжал допытываться Никита, не обращая внимания на автомат, — но бывали такие ситуации, в которых ничто не могло помочь и спасало только откровенное чудо?”

“В детстве было один раз. Совсем маленький был. Оступился, упал в речку. Течение меня подхватило и несет прямо на водопады. А течение там такое, что и взрослый мужчина не выплывет, не то что ребенок. Небо синее, солнце светит. И так умирать мне не захотелось, прямо до тошноты. И я стал молиться Аллаху, чтобы он меня спас, дал мне еще время на солнце посмотреть, под небом этим пожить. И в ту же секунду волна меня подняла и бережно положила на большой камень на берегу. Даже не поранился совсем. Такое чудо”.

Другие боевики, забыв о своих людоедских обязанностях, окружали Никиту и тоже торопились рассказать ему что-нибудь. Кто о родителях, кто о первой любви, кто просто про утро в горах и про то, что когда долго смотришь на горную речку, кажется, что вода в ней течет вверх, а не вниз, как положено природой.

“Мы-то все сейчас умрем, а ты, если спасешься, обещай про нас не забыть, сохранить наши слова в своей памяти. Так мы останемся на этой земле и после смерти”, — говорили Никите воины Аллаха. Никита обещал.

Боевики, проникшись доверием, решили использовать его как переговорщика. Никите предстояло дойти до середины тенистого, насквозь простреливаемого двора, где его ждала съемочная группа канала “Аль-Джазира”, и в прямом эфире озвучить требования террористов.

Проходя мимо заложников, Никита взял за руку маленькую девочку и молча повел за собой. Подняв глаза, он столкнулся взглядом с Мовсаром. Никита улыбнулся ему и пошел дальше. Мовсар ничего не сказал.

И вдруг во сне появилась Яся. Она выглянула из-за камуфляжной спины Мовсара и громко, ничуть не скрываясь, выкрикнула Никите вслед:

“Чем бы ни кончился этот бой, ты уже победил!”

Никита стоял перед камерой, зачитывал бумагу, озаглавленную “Ультиматум Ичкерии”, и незаметно передавал маленькую ладошку, вцепившуюся в его пальцы, в понятливую руку оператора.

Дочитав ультиматум, он развернулся и пошел обратно. Уже один.

“Дурак! — сказал ему Мовсар. — Зачем вернулся? Мы тебя специально послали, чтоб сбежал! Чтобы жил и помнил наши истории!”

Еще были сны — о том, что происходит в соседних камерах. Или не сны, а открывшаяся от физического истощения способность видеть сквозь стены. Как бы то ни было, Никита знал, что через коридор сидят два его старых знакомых. Ясин маньяк Тремор и Элин рыцарь Алеша.

Тремор, как настоящий герой революции, тоже ожидал суда за покушение на президента. Правда, само покушение выглядело совсем не героически, а скорее потешно. Во время визита в тихий волжский город высокого гостя повели к памятнику жертвам белогвардейского мятежа, стоявшему прямо напротив дома, где жил Тремор.

Комсомолец, только-только продравший глаза после очередной одиночной пьянки, мучился похмельной совестью и скорбел о зря потраченных годах жизни, мечтая совершить подвиг, достойный настоящего коммуниста.

И тут, как по мановению волшебной палочки, за окном завыли сирены, истошно завопили постовые, перекрывая движение, и Тремор вспомнил, что сегодня к ним приезжает президент.

Вызволив из чулана свою знаменитую пешню, комсомольский маньяк сделал морду кирпичом и попер в густую народную массу, жаждущую увидеть своего гаранта.

В первом же кругу президентской охраны безумца с железной палицей заловили. Тремор успел швырнуть пешню куда-то, где, по его расчетам, находился тиран, выкрикнул “Долой самодержавие!” и был придавлен к земле десятью дюжими бодигардами.

Благодаря своей очевидной невменяемости Тремор мог бы легко отделаться пятнадцатью сутками или повесткой в психбольницу. Но именно из-за своей очевидной невменяемости он попал в Лефортово. Так как всем допрашивавшим его “сатрапам” он упорно твердил, что “хотел замочить эту мумию позорную”, и обещал, выйдя на свободу, довести свой благородный замысел до конца.

Кроме того, Тремор, в голове которого смешались репортажи с советских судебных процессов, детективные сериалы и вульгарно-исторические романы, написанные бывшими сотрудниками КГБ, бежавшими в Америку, нагородил следствию целый лес заговоров.

В припадке нескончаемого возбуждения Тремор детально описывал разветвленную шпионскую сеть, оплетавшую земной шар, в недрах которой зрел грандиозный заговор, призванный свергнуть правительства всех стран, обозначенных на карте мира, кроме Кубы и Северной Кореи. Убийство пешней президента РФ было призвано стать лишь первым шагом в осуществлении этой глобальной революции.

В заговоре состояли Фидель Кастро, Саддам Хусейн и все мертвые кореша Тремора. Пока следователи проверяли сотню фигурировавших в деле реальных фамилий и адресов, сумасшедшего комсомольца зачем-то под конвоем отправили в главную политическую тюрьму страны. Таким образом, полиция призналась, что хоть на йоту, но поверила в больные фантазии Тремора.