Оглянись назад, детка!

— В чем дело? Тебя что-то беспокоит? — Она изучающе посмотрела на меня. — Что за глупая затея открыть это никчемное агентства.

— Ладно, спущусь в подвал, — ответила я.

Что-то пробормотав, она протянула мне ключи.

В ноздри сильно ударило ядовитой вонючей гадостью; я щелкнула выключателем меня больше пугали тараканы, чем мыши. Тетя сказала, что под клеткой для канареек, рядом с проржавевшим креслом на колесиках, стоят коробки с одеждой и всякой всячиной. Переставив батарею бутылок, надувной плавательный матрац и древние шляпки, наткнулась на длинную и прямоугольную знакомую жестяную коробку. Я открыла ее.

Предметы носят конкретные воспоминания, и память, которую ты потеряла или тебе кажется, что потеряла, застает тебя врасплох. Достаточно было увидеть кошелек от Кен Скотта, чтобы снова оказаться на рынке Пьяццола с Адой.

Март 1979-го. Днем раньше я пошла на дискуссию по Вьетнаму со своими дружками из Молодежной федерации молодых коммунистов, а Ада во Дворце съездов смотрела пьесу Ионеску «Стулья» и там встретила девицу, которая посещала курс актерского мастерства и декламации. И пока она примеряла крркевные блузки, ожерелья и жилетки с лотков, все говорила: «Джорджиа, как бы мне хотелось играть в спектакле!»

Я вынула из жестяной коробки ее школьную фотографию: она улыбалась, стоя в обнимку с худым очкариком Открытка из Монтероссо. Она ездила туда на экскурсию с классом, и, пока они ехали семнадцать километров по улице Любви, одна школьная подруга видела, как она целовалась с Мази, учителем по естествознанию. Мой отец, к счастью, не знал об этом.

А вот и он — «Эродзеро», диск Ренато Дзеро. Она сходила по нему с ума. Я ставила «Генезис», но она снимала диск. «Мышонок!» — подшучивала я над ней.

Фотографии во время поездки на Мальту летом 1980-го. Она лежала на раскаленном пляже острова Гоцо.

Косынка от Роберты ди Камерино в черно-желтую клетку.

Листок с текстом песни Антонелла Вендитти «Roma Capoccia».

Первые три страницы романа, который она начала писать под названием «Логово моего Я».

Партитура «Прелюдии» Рахманинова.

Фотография трехлетнего ребенка, у которого Ада была некоторое время сиделкой.

Афиша фильма «Suspiria» Дарио Ардженто. Мы смотрели его вместе, и у Ады случился, или она притворилась, обморок, который привлек внимание служителя и директора кинотеатра.

Ей нравились фильмы ужасов. Я помню, как она возбуждалась на фильмах «Кот с нефритовыми глазами» или «Кэрри, взгляд Сатаны». Ей нравились типы на голубых мотороллерах «Вес-па». Она любила затянуться сигаретой с травкой. Она обожала пиццу «Альтеро» и мороженое «Пино». Она никогда не толстела.

Пыльный учебник латинского языка, который ей пришлось пересдавать в сентябре…

Я снова все убрала в жестяную коробку.

— Нашла что-нибудь?

Тетя Лидия в кресле с пледом на коленях поглаживала страдающую от артрита ногу:

— Какая мука…

Я села на диван между подушкой и бело-серой кошкой. Чихнула и вспомнила о своей аллергии.

— Твоя сестра всегда говорила, что ее никто не любит. Боже, как ей нравилось разыгрывать из себя жертву…

Обиженно склонив голову набок и положив руки на колени, я ждала момента, чтобы встать и уйти.

— «Думай, думай!» — всегда повторял ей твой отец. Но она не слушалась, все как у животных, инстинктивно. — Тетя взяла на руки кошку. — Ты была другой.

— Какой другой? — спросила я, втягивая голову в плечи.

Она засмеялась и почесала выдвинутый подбородок.

— Ты не из мира сказок.

— То есть?

Она перестала улыбаться.

— Ты умела сдерживать собственные чувства.

Тетя Лидия — женщина, которой никто не осмеливался перечить.

Испугавшись, что разговор перейдет от Ады к моей матери, я поблагодарила ее за чай и сказала, что в агентстве меня ждет работа.

— Извини, что не провожаю тебя до двери, эта влажность…

— Тебе не стоит сидеть с выключенным отоплением и открытым окном.

— Холод тонизирует.

Подойдя к ней, я нагнулась, и она чмокнула меня влажными губами в лоб.

— Приходи, можешь с отцом… Я тихо закрыла за собой дверь.

Перед начальной школой Маркони находится обсаженная деревьями площадка, стоят ки оск-мороженое с закрытой железной ставней и маленький фонтан.

Я чувствовала себя настолько усталой, что растянулась на скамейке, как бомж, уставившись покрасневшим глазом в затянутое и бесцветное небо, похожее на плитку молочного шоколада.

— С вами все в порядке? — Голос Алессандро Даци вывел меня из оцепенения.

Я села, чтобы освободить ему место. Он продолжал стоять, как столб, не говоря ни слова, но в конце концов сел.

— Вы знаете, я транжир. Только что потратил астрономическую сумму за эту пару ботинок.

Несколько секунд мы оба рассматривали его ботинки.

— Вы должны простить меня… за ту идиотскую драку. Я был пьян.

— Что ж, у вас был хороший повод напиться.

— Ах да, Анджела, — театрально вздохнул он. — Посмотрите туда, — добавил он, показывая на клен, — деревья сбрасывают свой наряд зимой и вновь одеваются летом. Мы делаем с точностью наоборот. Вы об этом никогда не думали?

Я закурила.

— Я здесь для того, чтобы говорить не о природе, Даци, а о Донателле Верце, или Латтиче, если хотите. Под какой фамилией вы ее знали?

Он снял меховые перчатки.

— Что вы хотите знать?

— Все.

— Это так банально…

— Обожаю все банальное.

— Ладно. — Он опять вздохнул. — Я обратил на нее внимание в тренажерном зале: она работала со снарядами. У нее была идеальная фигура. Мы поболтали около автомата с напитками, а полчаса спустя уже занимались другой гимнастикой в моей спальне. Отлично потрахались. Только и всего.

— Да, только и всего. А теперь она мертва.

— Я уже сказал то, что знал, полицейскому, который меня допрашивал. Вас интересует это дело?

Ватага детей выбежала из школы на улицу, где их уже ждали родители с усталыми лицами и двойной ряд машин.

— Не спрашивайте меня, знал ли я эту женщину. Я выдумываю себе всякие любовные истории, все из-за моего тщеславия, ненавижу пустую постель.

Я смотрела на тлеющий на земле окурок, все еще не решаясь придавить его каблуком. Потом встала и пошла прочь. Позади меня раздался голос Даци:

— Куда вы? Подождите. Мне еще надо заплатить вам за…

Решение сделать массаж пронеслось в голове с молниеносной быстротой. Рядом с агентством расположен косметический центр; я часто прохожу мимо него с чувством собственного превосходства, но теперь решила, что пора восстановить свое здоровье.

Девушку, которую мне назначили, звали Роберта. У нее была приятная внешность, сильный сицилийский акцент и черные, небрежно собранные в хвост волосы.

Она попросила меня раздеться и лечь на топчан. Закрыв глаза, я ощущала ее маслянистые руки, которые с силой распрямляли мое скрюченное тело. Время от времени она прекращала пытки, чтобы убрать локтем пот со лба. Наконец Роберта прервала молчание и стала рассказывать, что замужем уже три месяца и что ее муж, как и она, родом из Палермо и работает каменщиком. Потом она задала вопрос, которого я боялась: «Вы замужем?»

Видимо, ложь ее успокоила, она улыбнулась мне, не переставая массажировать.

— Сюда, — сообщила она конфиденциальным тоном, — приходит столько незамужних женщин, без детей. Они не знают, чем занять время и с кем поговорить… Мне думается, это несчастные женщины.

Я лежала с закрытыми глазами, не участвуя в разговоре, довольная тем, что выдумала себе другую жизнь, чтобы не разочаровывать Роберту. Я размышляла о Донателле Верце, о ее пролетевших в наслаждениях сорока годах, о полных пакетах одежды, с которыми она выходила из модных магазинов, об эйфории ее нового статуса независимой женщины, не уступавшей депрессии и ни о чем не жалевшей. Но девушке-массажистке я ничего не сказала о Донателле, чтобы не услышать в ответ, что та заслужила такой конец.

Роберта объяснила мне, что видимых результатов можно добиться не меньше чем через двадцать сеансов. Поблагодарив за совет, я пообещала подумать над этим.