Наречия

— Понятно, — ответил я. — То есть вы снимаете кино.

Незнакомец расплылся в улыбке.

— Я снимаю видеоматериал. Видеоматериал. Или ты не смотришь телевизор? Там говорили, что следующее на очереди — это здание. Удивляюсь, что я здесь пока что один, что сюда не набежала масса народу. Но раз я один, значит, мне и достанется больше успеха, согласись. Если говорят, что скоро это здание взлетит на воздух, то людям захочется посмотреть, как оно выглядело. Это и есть видеоматериал. Все телестанции мира будут счастливы его приобрести. Все крупные сети, все телеканалы. Все до единого.

— То есть вы снимаете на пленку здание? — уточнил я. — На тот случай, если оно взлетит на воздух?

Мужчина пожал плечами, снял бейсбольную кепку, снова ее надел и указал в сторону знаменитого здания, которое все еще оставалось в целости и сохранности.

— Лично я вижу это так. Что, например, говорят вам люди? Включите телевизор. Верно? Раз что-то произошло, надо включать телевизор. Но кто-то ведь должен заснять то, что происходит. Наверное, со стороны может показаться, будто для меня главное — деньги, но я, будь у меня такая возможность, постарался бы этого не допустить. Только вот такой возможности у меня нет. Так что все, что я могу, если это, конечно, произойдет, заснять все на пленку, и пусть люди увидят, что произошло, и случившееся сплотит их. Вроде как… Смотрите и переживайте. Теперь вы в курсе событий, потому что я продал видеоматериал.

— Продал?

— Ну да.

Он вновь расплылся в ухмылке, потянулся рукой к рубашке и распахнул ее еще больше.

— Я что хочу сказать… Я ведь стою здесь целый день, верно? А это стоит денег. Я не могу работать даром.

— То есть вы намерены стоять здесь весь день? — переспросил я.

— Если ты слишком переживаешь за свою землю, могу ее у тебя арендовать, ну или еще что-то сделать. Часть ее, если хочешь, можешь оставить себе. Денежки тебе все равно перепадут. Глядя на тебя, не скажешь, что ты миллиардер — живешь в глуши, в старом доме. Я все как следует разглядел по дороге сюда. Или я не прав? Разумеется, прав. От денег ты не откажешься. Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги — лично я не вижу в этом ничего предосудительного.

Я сделал еще один джентльменский глоток и посмотрел на город, из которого уехал, город со всеми персонажами моей книги — они все ужасно заняты, вечно куда-то торопятся, и до меня им нет никакого дела, ну совсем никакого.

— И сколько денег?

— Мне обещали несколько тысяч, — ответил он. — Что ж, отлично. Я торчу дни напролет на пустыре, мне за это капает. Классный денек, даже если ничего и не произойдет. Или я не прав? Конечно, прав. Послушай, ведь нет ничего страшного в том, если я побуду на твоей земле, верно? Поторчу здесь час-другой, и если что-то произойдет, ты тоже это увидишь, плюс тебе перепадут кое-какие денежки. Верно?

— Похоже, что так, — ответил я. — Я все равно решил, что на сегодня работу закончил.

— Вот и отлично, — ответил он снова и принялся возиться с камерой. Я сел на траву, чувствуя, как острые лезвия травы царапают мне ноги.

— Не хочешь вина? — предложил я.

Он прищурясь посмотрел на горизонт, после чего сделал пальцами что-то вроде рамки. Так в кино всегда поступают те, кто снимает кино.

— Для меня рановато, — ответил он, глядя сквозь рамку на знаменитое здание. — Сейчас сколько, часов одиннадцать утра? Нет, спасибо. Кстати, тебя как зовут?

Я бросил взгляд на потрясающий вид. С края пустыря город был виден как на ладони, город, по которому я ходил тысячи раз, далекий и сияющий, словно киношная декорация. И готовый в любую минуту исчезнуть. Мы с моим гостем смотрели на город — он напоминал любовника, который спит, когда вы сами уже проснулись. Мой гость снимал, а я делал мысленные заметки для будущего романа, который должен произвести фурор.

— Меня зовут Майк, — ответил я. — Я писатель. Пишу главным образом прозу.

Мой гость уставился в объектив камеры, однако кивнул.

— Что ж, Майк, — ответил он, — ты когда-нибудь пробовал секс с мужчиной?

Мы с ним прошли через пустырь, и я ничего такого не сделал, даже не взял его за руку, а когда мы с ним дошли до спальни Норы и Джорджа, я встал в дверях и закусил губу, притворившись, будто нервничаю и не знаю, как себя вести, и это, как мне кажется, пошло только на пользу. Адам улыбнулся, сел на край кровати и нежными движениями снял с меня рубашку, а я стоял перед ним и все такое прочее. Секс от этого только лучше. Именно так начинается любовь, когда два человека притворяются, будто сейчас что-то произойдет, когда ложь такая сочная и влажная от одиночества и надежд. После этого он прижал меня к себе, что — если вы забыли побриться! — мне не очень нравится и чего в принципе несложно избежать, если пояснить, что до этого у вас ни разу не было секса с мужчиной, и поэтому сейчас вы страшно нервничаете и не хотите, чтобы вас обнимали.

— Извини, — сказал он.

— Ничего страшного, — ответил я.

На улице было еще довольно солнечно, и, когда я встал с постели и надел шорты, мне пришлось прикрыть ладонью глаза, чтобы как следует его разглядеть. Я стоял, прислонившись к книжным полкам Норы и Джорджа, и мне в спину упирался какой-то толстый том — что-то научное из той области, в какой специализировался Джордж, а именно из астрофизики. Наверное, все это ужасно важно, хотя, с моей точки зрения, довольно уныло. Все равно что обслуживать в ресторане столики или приползти назад к бывшему дружку, когда на душе от одиночества особенно погано. Адам посмотрел на меня, словно подумал, будто я классный мальчик, что, на мой взгляд, не так уж и плохо, и я даже пожалел, что не курю. Тогда бы я мог выдохнуть в кого-нибудь красивое серебристое облачко дыма, театрально, в задумчивости нахмурив лоб и расставив по местам всех моих любовников.

— И чем же ты занимаешься, Майк? Что ты забыл здесь, в этой глуши, такой классный мальчик?

— Я два года назад окончил колледж, — поправил я его. — И теперь, как я уже сказал, я писатель. Заканчиваю новый роман.

— Роман? Вот как. И сколько романов ты уже написал? — поинтересовался Адам.

— Один.

— Один, включая тот, над которым сейчас работаешь?

— А сколько тысяч долларов ты уже заработал, продавая свой видеоматериал? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ладно, не бери в голову, — сказал он. — Это я в шутку, Майк. На меня иногда такое находит.

Адам соскочил с кровати и встал передо мной. На мгновение он поднялся на цыпочки и тряхнул руками — будто пес, стряхивающий с себя воду.

— Пойду проверю камеру, — сказал он и нагнулся, чтобы надеть кроссовки. — Надо пойти отлить и заодно проверить камеру. Я оставил ее в режиме записи, но при необходимости могу перемотать назад и записать заново. На случай, если что-то произошло. Хотя вряд ли, потому что мы бы с тобой услышали.

— Ты что, так и выйдешь на улицу в одних только кроссовках? — спросил я. — Как в порнушном фильме.

Адам направился в ванную.

— Никто меня не увидит, — крикнул он мне сквозь шум душа. — На улице тепло — Калифорния! — к тому же в этой глуши никого нет, малыш. Мы здесь с тобой одни. Дом стоит посреди пустыря, а соседи наверняка слиняли в Сан-Фран, где зарабатывают на хлеб насущный.

— Терпеть не могу, когда говорят Сан-Фран.

— А сейчас все так говорят — Сан-Фран, — игриво откликнулся он. — Я сейчас вернусь.

— Когда ты вернешься, — ответил я, — мы вместе пообедаем, и я угощу тебя вином. Я мог бы…

— Когда я вернусь, — ответил он, — я научу тебя сосать член.

Я прикрыл улыбку рукой, а он усмехнулся и вышел из дома Норы и Джорджа. Высокая трава, которой зарос пустырь, отбрасывала тени на стены, и я мог бы описать это в предложениях, которым не было бы равных, но мне показалось, что в этом нет особой необходимости. В том-то и заключался весь фокус — я понимал, что символично, а что нет. И если полуденное солнце отбрасывает на стену игривые подвижные тени, которые напоминают мне стайку детей, играющих в свои невинные и беззаботные детские игры, то вы не можете включить их в рассказ, потому что от детства вы переходите к кому-то такому, кто может фигурировать по крайней мере в двух главах самой главной книги моего поколения. Любовь хранит этот символический фокус, и каждый поцелуй — событие, и каждый шаг — монумент. Я бы мог зачитать целый список таких важных монументов по всей Америке и сказать вам, что они представляют собой в символическом смысле и что значило бы, если бы все они оказались разрушены. Я знал, что все это значит, и вскоре все остальные тоже узнают. Мне оставалось лишь закончить работу. И тогда я дам Адаму имя и расставлю все подробности по своим местам.