Больница Преображения

ерь садись здесь, рядом со мной. Ну что? Как оно будет-то? спросил Сташек, когда все наконец было осмотрено и съедено.

- Ты о чем?

- Ну, вообще, разумеется, - что будет с миром и с тобой?

- Вызываешь на серьезный разговор? - Стефан не сдержал улыбки.

- Нет, что ты! Какие там споры! Мир - это теперь немцы. Все считают, что им врежут, хотя я в это не очень-то верю... к сожалению. Уже поговаривают о смене руководства - поляк якобы не имеет права быть директором... но это еще не наверняка. Ну, а что касается тебя - ты должен потихоньку со всем тут познакомиться. И только потом выберешь себе отделение. Не спеши, сперва оглядись.

Сташек говорит почти как тетка Скочинская, подумал Стефан, а вслух спросил:

- А где... они?

Из окна он видел окутанные туманом клумбы, зыбкие очертания выстроившихся друг за другом корпусов; над самым дальним возвышалась башня не то в турецком, не то в мавританском стиле - в этом Тшинецкий не разбирался.

- Все увидишь. Они вон там, и с другой стороны - тоже. Скоро именины нашего старика. Повеселишься. Сегодня, разумеется, еще не пойдешь по палатам, я тебе все обстоятельно растолкую, чтобы ты не запутался. Ты, дорогуша, в больнице для чокнутых.

- Это я знаю.

- Тебе только так кажется. Ты сдавал психиатрию и наблюдал одного пациента, наверняка какого-нибудь невропата, верно?

- Да.

- Вот видишь. Терапия - ничего особенного: до сорока лет сумасшедший это dementia praecox [шизофрения (лат.)]: скополамин, бром и холодный душ. После сорока - dementia senilis [старческое слабоумие (лат.)]: холодный душ, скополамин, бром. Ну, и шоки. Вот, собственно, и вся психиатрия. А здесь, дорогуша, мы - крошечный островок в удивительнейшем море. И скажу тебе, что, если бы не персонал, если бы... ну да ладно, со временем сам все поймешь - стоило бы тут провести всю жизнь, если даже и не врачом...

- То сумасшедшим, ты это хочешь сказать?

- Ну что ты несешь? Я имел в виду - гостем. У нас и такие есть. С выдающимися людьми можешь тут познакомиться, не смейся, я серьезно.

- Ну, ну?

- Например, с Секуловским.

- Что ты говоришь, с этим поэтом? Так он...

- Вовсе нет! Просто отсиживается у нас, то есть как бы это сказать? Наркоман. Морфий, кокаин, даже гашиш, но он уже от этого избавился. Живет у нас, как на даче. От немцев прячется, короче говоря. Пишет целыми днями, причем не стихи, а мечет философские громы и молнии! Сам увидишь! А теперь у меня вечерний обход, брошу тебя на полчаса, ладно?

Сташек ушел. Стефан долго стоял у окна, потом неторопливо осмотрел свое новое жилище. Как, однако, важно то, что вокруг нас. Все это каким-то непостижимым образом проникало в него, и вовсе не тогда, когда он пристально, словно через лупу, рассматривал то или другое, но когда стоял просто так, отдыхал. Стефан чувствовал, как пережитое в последние дни начинает покрываться новым, иным слоем, как этот геологический пласт воспоминаний затвердевает снизу, подтачиваемый только снами, сверху же остается