Иные измерения. Книга рассказов

Он ринулся с базара в редакцию «Крыши мира», прихватив по дороге у знакомой торговки-кореянки маринованный помидор.

Стремительно шёл по городу со своей папкой. После съеденного помидора чувство голода стало совсем невыносимым.

Успел вовремя. Вся компания уже сидела в комнате редакционного художника перед накрытым столом. Цепкий взгляд Александра Ивановича разом уловил возвышающиеся среди тарелок с салатами и прочими закусками две бутылки коньяка и несколько бутылок «Столичной». Тут же дымился котёл с пловом из баранины.

— Иваныч, йог твою мать! — вскричал Лёша Панкратов, заведующий отделом прозы. — Ты-то нам и нужен! Подсаживайся скорей. Гюля! Тащи ему тарелку, вилку и рюмку!

Редакционная машинистка немедленно принесла требуемое, щедро наложила на тарелку салат «оливье» и другие закуски. Коньяк дрогнувшей рукой Александр Иванович налил сам.

Так радушно его никогда не встречали.

Вся эта компания спивающихся, ещё не старых людей облегчила себе жизнь тем, что из номера в номер публиковала в своём журнальчике переводные фантастические повести или детективы, которые им регулярно поставляли три старушки-переводчицы из Ленинграда. Оставшееся место заполнялось собственными очерками для сохранения хоть какого-то местного колорита, собственными же переводами стихов местных поэтов. За что сами себе выписывали гонорары.

— Пей, Иваныч! Ешь, Иваныч! — снова обратился к нему Лёша Панкратов. — Слушай меня внимательно. Ты должен завтра выехать со мной в командировку. На пять дней. Ты нужен мне как эксперт. Вот-вот появится завотделом поэзии Боря Галкин, он, кажется, нарвался на материал для мировой сенсации. Во всяком случае, не для нашей убогой прессы, а для «Известий» или даже «Правды»!

— Лучше для «Огонька»! С фотографиями, — вмешался редакционный фотограф Володя Слабинский. — Оттуда распечатают по всему миру!

—Посмотрим, решим, — отмахнулся Лёша Панкратов. — Сейчас главное, чтобы ты, Иваныч, удостоверил факт. Ты в городе единственный специалист. Дело в том, что вчера какие-то альпинисты, спустившиеся с гор, рассказали Борьке Галкину о том, что на высоте альпийских лугов попали в селение, где живёт карлик. Карлик как карлик. Только маленькая деталь: у него вместо двух глаз — один! Посередине лба, над переносицей.

— Третий глаз! — вырвалось у Александра Ивановича.

Вдруг всё стало на место. Оказывается, не врут древние и современные мудрецы! Вся жизнь его получила оправдание…

Он хватил очередную рюмку коньяка и окончательно взбодрился, забыв даже о том, что, пользуясь приподнятой атмосферой, хотел выпросить у Гюли копирку с бумагой.

0 — Те люди, у кого открыт третий глаз, могут предсказывать погоду, землетрясения и будущее, — заявил он и добавил: — А ещё в «Вокруг света» за прошлый год было написано, что есть ящерки, рождающиеся с тремя глазами. Это называется атавизм. Раньше у всех людей был третий глаз!

Он торопился заявить себя настоящим экспертом.

— Погоди, Иваныч, погоди! — притормозил его Панкратов. — Если в самом деле предсказывает будущее, можем задавать вопросы от имени правительства СССР, быть связующим звеном!

— КГБ отнимет его у нас. Вывезет в Москву, — сообразил Александр Иванович. Он почувствовал, что в этот момент берет управление всей операцией в свои руки: — Это должна быть тайна!

Вот так во времена фронтовой молодости командовал он взводом сапёров.

—А если этот карлик не захочет с нами сотрудничать? — сказала Гюля. — Может, он вообще малограмотный, дикий человек?

И тут в наступившей тишине раздался весёлый голос вошедшего в обнимку с огромным арбузом тщедушного Бори Галкина.

— А ну, скорей очистите место, куда положить арбуз! Сейчас встретил одного из альпинистов — все наврали по пьяни! Как дела, Иваныч? Падме хум?

Амедео

Он живёт в городке на берегу африканского побережья Средиземного моря. Испаряющаяся влага соляных промыслов с утра накрывает городок удушливой дымкой. В шесть утра этот большой человек в майке и потрёпанных джинсах седлает мопед и выезжает на шоссе мимо сверкающих на солнце соляных гор, где уже копошатся экскаваторы, мимо системы лиманов, где соль пока только выпаривается.

Шоссе чёрное, бархатистое, построенное бывшими колонизаторами-французами. Мчать по нему — одно удовольствие. Другого транспорта почти нет.

Справа постепенно появляются финиковые пальмы, цветущие кусты гибискуса. Слева серебрятся рельсы единственной в стране железной дороги. Изредка по ним проносится поезд, составленный из списанных вагонов парижского метро, набитый людьми, едущими на работу в столицу страны.

А он через пять километров пути сворачивает в проезд, полускрытый среди густой растительности. Охранник, не покидая стеклянной будки, приоткрывает автоматические сетчатые ворота, и он въезжает в огромный тенистый парк, едет по аккуратной дорожке мимо садовника, поливающего из шланга подножия пальм и кусты роз, подкаты вает к одному из крыльев отделанного золотистым мрамором дворца. Здесь его уже ждёт сменщик — усатый Ахмед, он же Рафаэль. Они молча кивают друг другу. Ахмед садится на тот же мопед, чтобы вернуться в город после недельной вахты.

А большой человек в майке и потрёпанных джинсах проходит сумрачным коридором мимо служебных помещений, отворяет своим ключом дверь комнатёнки, где помещаются узкая койка, шкаф, стол, стул и настенное зеркало над рукомойником.

Большой человек снимает майку, тщательно умывается. Затем отворяет дверцу шкафа, снимает две вешалки: одну с ослепительно белыми рубашками, вторую — со строгим черным костюмом. Достаёт с верхней полки чёрный галстук-бабочку и одёжную щётку, с нижней — чёрные лакированные полуботинки с вложенными в них чистыми носками.

Рубашки и носки регулярно стирает и отглаживает ему за плату местная горничная.

Он тщательно переодевается, придирчиво оглядывает себя в зеркало, смахивает щёткой пылинки с пиджака и брюк. Напоследок снова бросает взгляд в зеркало и выходит, заперев дверь.

Пройдя дальше по коридору, он появляется из другого выхода совсем иным человеком. Теперь это статный, благообразный господин с галстуком-бабочкой, каких можно видеть на приёмах в высшем обществе. Если дома его зовут Салим, то здесь он — Амедео.

Вот он подходит за подносом к укрытому под разноцветным тентом бару с полукруглой стойкой, расположенному у входа в ресторан. Там уже завтракает разноязычное население туристского отеля — любители ранних купаний.

Остальные только проснулись, тянутся гуськом в шортах и панамках кормиться.

— Чао, Амедео! — слышится, когда они проходят мимо. — Амедео, бон жур! Гутен морген, Амедео!

Этот пятидесятилетний человек приветливо кивает всем. Он знает, что обаятелен, что итальянское имя Амедео звучит для них, как волшебная музыка.

За годы работы в отеле он выучился немного говорить по-итальянски, по-французски, по-немецки. Даже на русском знает несколько фраз: «Хорошая погода», «Доброе утро» и «Желаю удачи».

Теперь с утра до вечера он будет разносить из бара заказанные туристами прохладительные напитки и кофе.

Величественно проходит он с высоко поднятым на руке черным подносом, уставленным напитками. Невозмутимо вышагивает повсюду, мелькая черным силуэтом то среди пляжных зонтиков и лежаков с распаренными телами, то в сквозной тени зелени, где расположились в шезлонгах боящиеся солнца.

Часто заказы поступают из номеров.

Плату за прохладительные напитки, пиво и мороженое он отдаёт хозяину. Чаевые ничтожны. Но не ради этих чаевых он здесь работает.

После того как туристы поужинают, после того как стихнет музыка на дискотеке, он снова моется в своей комнатке, надевает свежую рубашку с галстуком-бабочкой и, прежде чем выйти, вынимает из ящика стола небольшой пластиковый пакет. Сует его в карман.

И исчезает в лабиринтах пятиэтажного отеля-дворца. Часам к четырём утра дверь одного из номеров приоткрывается. Он выходит в коридор.