О нас троих

Но Марко, казалось, мои слова отнюдь не успокоили; на его искаженном лице читались упрямство и неутихающая боль.

— Во мне вдруг проснулся какой-то нелепый собственнический инстинкт, — сказал я. — Почувствовал себя тупицей, лентяем и еще не знаю кем. Но это моя проблема.

— Неправда, — сказал Марко, чуть заметно покачав головой.

— Я поступил бы точно так же, как ты, — сказал я. — Не задумался бы ни на секунду, это точно. Клянусь. И то, что я первым с ней познакомился, не имеет никакого значения. В таких делах это не работает.

Но Марко сказал:

— Так или иначе, между мной и Мизией все кончено.

И эта новость вдруг показалась мне настолько печальной и бессмысленной, что у меня подкосились ноги и я чуть не упал.

— Ты что, шутишь? — спросил я.

— Нет, — ответил Марко. — Я серьезно.

— Вы не имеете права.Это нелепо. Это смешно. — Я попытался сдвинуться, чтобы мы не стояли вот так, лицом к лицу, в разных концах комнаты, но даже это у меня не получилось.

— Тем не менее, это так. И хватит, точка, — сказал Марко. От его неподвижного взгляда, взгляда то ли мученика, то ли маньяка, мне становилось страшно.

— Пожалуйста, обойдемся без крайностей, — попросил я. — Мизия — удивительная девушка, и я счастлив, что вы вместе.

— Мы большене вместе, — Марко говорил как самоубийца, который уже прошел точку невозврата. — И говорить тут больше не о чем.

— Когда это случилось? — спросил я с некоторым облегчением, впрочем, настолько слабым, что я почти и не почувствовал его среди обуревавших меня, разрушителя чужой любви, угрызений совести.

— Сегодня утром, — ответил Марко. Он повернулся к окну, в его движениях не было и следа былой пружинистой гибкости. — Давай больше не будем об этом, ладно?

Еще несколько минут мы стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга, я злился, чувствовал себя виноватым, ощущал, как на меня давят атмосферный столб и тяжкая обязанность сохранять на лице какое-то выражение.

Потом Марко пошел к двери, сделав какой-то неопределенный жест рукой, словно боялся, что я его не выпущу и устрою допрос с пристрастием. Дверь после его прихода так и оставалась открытой; я смотрел, как он быстрыми шагами удаляется по галерее и спускается по лестнице.

22

Мизии нигде не было, совсем нигде. Мне она не перезвонила и вообще никак не дала о себе знать, а когда я начал более систематические поиски, то оказалось, что ее нет ни в реставрационной мастерской, ни во флорентийской квартире, ни в Милане. По какому бы номеру я ни звонил, мне всегда отвечали нервно и растерянно, мои вопросы возвращались ко мне, словно это я должен был давать объяснения. Флорентийские коллеги последний раз видели Мизию в четверг, еще до моей выставки, брат по-прежнему не имел от нее известий. Марко ночи напролет просиживал в монтажной, а днем спал, отключив телефон; когда я наконец смог ему дозвониться, он сказал, что с Мизией не разговаривал и разговаривать не хочет, и где ее носит, ему неизвестно. От его упрямства во мне проснулось еще более тревожное чувство, я представлял себе неполученные письма, непреодолимые расстояния.

Я пришел к дому, до двери которого так часто провожал ее и куда так ни разу и не зашел; дверь открыл ее брат, такой же худой, светловолосый и белокожий, как она, и глаза у него были такого же цвета, но взгляд совсем другой. Мы так часто говорили по телефону, что я думал, будто его знаю, но теперь, когда мы стояли лицом к лицу на пороге, он оказался куда более нервным, чем можно было судить по его чуть тягучему голосу, и куда менее самоуверенным.

Я сказал, что мне обязательно нужно знать, где его сестра. Он ответил, что ничем не может помочь и ему самому тоже нужно это знать. На ногах он стоял не слишком твердо и с трудом фокусировал взгляд: глаза его безостановочно бегали, губы то и дело растягивались в неестественной улыбке.

Но рассеянным он не был и понял, как меня тревожит исчезновение Мизии.

— Наверно, она поехала в Лондон, только не знаю куда и к кому, — сказал он.

— И никаких идей? — я смотрел на него и все яснее понимал, насколько отсутствие сестры выбило его из колеи.

— Никаких идей, — он как-то уж слишком резко мотнул головой. Не в силах решить, то ли захлопнуть дверь у меня перед носом, то ли позволить мне войти, он, как ширмой, прикрывался своей ролью младшего брата.

Чтобы он не захлопнул дверь у меня перед носом, я кивнул на коридор за его спиной и спросил:

— И давно вы тут живете?

— Прилично, — сказал он. — Мизии было семнадцать, когда она сюда приехала.

— Она сильно тебя старше? — спросил я, тоже стоя в какой-то совсем скособоченной позе.

— На четыре года, — брат Мизии обернулся, посмотрел на коридор за своей спиной и сказал: — Зайдешь?

— Нет, спасибо, — но я уже переступил порог; отсюда было видно приоткрытую дверь, а за ней какие-то разноцветные ткани; наверное, там была гостиная.

Брат Мизии сунул руки в карманы и тут же вытащил обратно. Похоже, ему очень не хватало общения и в то же время было на все наплевать; когда он поднял глаза, его суженные зрачки показались мне крохотными точками.

— Почему вы решили жить вместе? — спросил я.

Он пожал плечами, а я подумал, какое счастье быть братом Мизии и какая ответственность.

— От нас отец ушел, — сказал он. — Вернее, мать его выгнала. Узнала, что у него еще сын есть, от другой, как тебе, а? Собрала его вещички и сказала, что он может катиться ко всем чертям, вот он и укатил, а нам ничего не оставил.

— Так и ушел? — спросил я, пытаясь разглядеть за дверью гостиной что-нибудь, кроме разноцветных тканей, но так и не разглядел.

— Ага, — сказал он. — Хорош гусь, да? У него долгов была куча после всяких попыток обзавестись собственным делом, а тут такой случай представился, он и исчез с новоиспеченной семейкой.

— А ваша мать? — спросил я.

— Совсем спятила. Не нашла ничего лучше, как забрать младшую сестренку и отправиться бродяжничать в Голландию. Потом вернулась, но они с Мизией даже разговаривать нормально не могли. Хорошо, что дедушка оставил нам эту квартиру. Мизия сбежала сюда, а через неделю приехала за мной. Я тогда заканчивал среднюю школу, еще учился в третьем классе. Она училась и работала, чтобы нас прокормить. И нянькой была, и переводила, и подписи сочиняла к комиксам, а потом над книжками сидела всю ночь, почти и не спала совсем.

Шаг за шагом мы продвигались в глубь коридора и теперь стояли почти у двери гостиной. Брат Мизии со своей неуправляемой потребностью в общении вцепился в меня мертвой хваткой; спроси я его, он бы, наверно, рассказал мне всю историю их семьи, но разузнавать что-то о Мизии в ее отсутствие казалось мне предательством. Я только заглянул в маленькую неприбранную гостиную: пестрый кавардак предметов и красок, китайские фонарики, индийские миниатюры, постеры с рок-музыкантами, старые киноафиши. Передо мной было место, откуда Мизия каждый день выходила навстречу миру, я видел его только сейчас, без нее, и это вызывало странное чувство. Все вокруг несло на себе отпечаток ее интересов и пристрастий, ее путешествий и неожиданных поступков, взгляд ее тощего, нервного брата не отрывался от меня, но даже это казалось мне правильным.

— Я тоже беспокоюсь, куда Мизия подевалась, — сказал он. — Денег ни гроша, и я не знаю, что делать. Кстати, меня зовут Пьеро, — он угловатым движением протянул мне руку, я пожал ее. В свете двух больших окон, выходивших на улицу, на лице его явственно читалось отчаяние, и не только потому, что без сестры он чувствовал себя потерянным, но как законченный наркоман он совершал непроизвольные движения, хватал любую безделушку или книгу, какая попадется под руку, и швырял обратно в разноцветный хаос.

— А ваши родные тоже ничего о ней не знают? — спросил я.

— Какие родные? — Пьеро Мистрани так пожал плечами, словно я задал какой-то уж совсем нелепый вопрос.