Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)

— Не в этом дело, — с апломбом прервал он Навозника. — Я знаю, в чем тут дело. Чтоб не было морщин, барышни на ночь намазываются кремами и натираются всякой дрянью.

Даниэль-Совенок и Роке-Навозник с изумлением переглянулись.

— Мало того, — продолжал Паршивый, понизив голос, и Роке с Даниэлем пододвинулись к нему, заинтригованные его таинственным видом. — Знаете, почему у Мики кожа не сморщивается, а остается нежной и свежей, как у девочки?

— Почему? — в один голос спросили Совенок и Навозник.

— Потому что она каждый день перед сном ставит себе клизму. Это делают все киноактрисы. Так говорит мой отец, а дон Рикардо сказал моему отцу, что, может быть, это и правда, потому что стареть начинают с живота. И лицо у человека сморщивается оттого, что у него грязно в кишках.

Для Даниэля-Совенка это было тяжелым ударом. Его коробило, что Мику связывают с клизмой. Ведь это были непримиримые противоположности. Но вдруг он вспомнил, что дон Моисес, учитель, иногда говорит: «крайности сходятся», и сник, как будто из него выпустили нечто такое, что возвышало и окрыляло его.

Значит, то, что утверждал Паршивый, было вполне возможно и правдоподобно. Но когда два дня спустя он снова увидел Мику, эти низкие подозрения рассеялись как дым, и он понял, что и дон Рикардо, и сапожник, и Герман-Паршивый, и все прочие рассказывают эту выдумку про клизму только потому, что у их матерой, жен, сестер, дочерей кожа не глянцевитая, а у Мики глянцевитая.

Образ Мики сопровождал Даниэля-Совенка во всех его занятиях и фантазиях. Мысль о девушке преследовала его, как наваждение. В ту пору он не задумывался над тем, что Мика на десять лет старше его, и огорчало его только, что они принадлежат к разным социальным кастам. Вся беда была в том, что он родился бедным, а она богатой и что его отец, сыровар, не отправился в свое время в Америку вместе с Герардо, младшим сыном Микаэлы. Если бы он сделал это, у него могли бы теперь быть два роскошных ресторана, торговля радиоприемниками и три каботажных судна или хотя бы, хотя бы магазин электроприборов, каким владели «подголоски Индейца». Будь у отца магазин электроприборов, Даниэля отделяли бы от Мики только два роскошных ресторана и три каботажных судна. А теперь, помимо роскошных ресторанов и каботажных судов, между ними стояла еще торговля радиоприемниками, что тоже не фунт изюму.

Однако, несмотря на восхищение и восторг Даниэля-Совенка, прошли годы, прежде чем он смог обменяться хоть словом с Микой, если не считать мягкого внушения, которое она сделала ему и его приятелям, когда накрыла их за кражей яблок. Даниэль-Совенок довольствовался тем, что прощался с ней и встречал ее взглядом, грустным или сияющим в зависимости от обстоятельств. И так продолжалось до одного летнего утра, когда она довезла его до церкви в своей машине, той длинной, черной, сверкающей машине, которая двигалась почти бесшумно. Тогда Даниэлю уже исполнилось десять лет, и через год ему предстояло поступить в коллеж и начать выбиваться в люди. Мике уже миновало девятнадцать, и за три года, прошедших с той ночи, когда они воровали яблоки, ее кожа, лицо и фигура не только не ухудшились, а, напротив, достигли наивысшей прелести и полной гармонии.

Даниэль-Совенок поднимался по склону косогора, палимый августовским солнцем, а над долиной плыли последние отзвуки благовеста. До церкви оставался еще почти километр, и Даниэль уже не надеялся добраться до нее, прежде чем дон Хосе начнет службу. Внезапно он услышал возле себя автомобильный гудок, испуганно обернулся и неожиданно оказался лицом к лицу с Микой, которая приветливо улыбалась ему, выглядывая из своей черной машины. Совенок остолбенел, и первой его мыслью было, вспомнит ли Мика о злосчастной истории с яблоками. Но она и словом не обмолвилась об этом досадном эпизоде.

— Малыш, — сказала она, — ты идешь к обедне?

У Совенка язык прилип к гортани, и он только кивнул головой.

Мика сама открыла дверцу машины и пригласила его:

— Уже поздно, да и жарко очень. Хочешь, подвезу? Садись.

Когда Даниэль-Совенок пришел в себя, он уже сидел рядом с Микой, а за окошком мелькали деревья. От соседства девушки он чувствовал прилив крови к голове и томительное нервное напряжение. Все было как сон, блаженный и мучительный в самой избыточности этого блаженства. «Боже мой, — думал Совенок, — я и не представлял себе, что это так прекрасно». А когда Мика своей тонкой рукой погладила его по голове, он замер, словно оцепенел. Она ласково спросила:

— Ты чей?

Совенок через силу пролепетал, запинаясь:

— Сы… Сыровара.

— Сальвадора?

Он кивнул головой. Чутьем угадал, что она улыбается. Подумал, что, наверное, у нее и на ладонях кожа глянцевитая, — такое ощущение вызвало ее прикосновение к затылку.

Из-за листвы уже показалась колокольня.

— Не принесешь ли ты мне потом, вечером, пару сливочных сыров? — сказала Мика.

Даниэль-Совенок опять машинально кивнул, не в силах вымолвить слово. Во время мессы он был сам не свой и два раза перекрестился невпопад, так что стоявший рядом Анхель, начальник жандармерии, прикрывая лицо треуголкой, смеялся до слез над его рассеянностью.

Когда стало смеркаться, он переоделся, тщательно причесался, вымыл коленки и отправился с сырами в дом Индейца. Необычная роскошь обстановки, в которой жила Мика, поразила Даниэля-Совенка. Вся мебель сверкала, такая гладкая и приятная на ощупь, как будто у нее тоже была глянцевитая кожа.

Когда появилась Мика, Совенок сразу потерял скудный запас уверенности в себе, которой он набрался по дороге. Мика, осматривая сыры и расплачиваясь за них, задала ему множество вопросов. Она была, без сомнения, простая и симпатичная девушка и совершенно не помнила о неприятном эпизоде с яблоками.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Да… Даниэль.

— Ты ходишь в школу?

— Да-а-а.

— У тебя есть товарищи?

— Да.

— Как их зовут?

— На… Навозник и Па… Паршивый.

Мика сделала гримасу.

— Фу, какие гадкие клички! Почему ты называешь своих товарищей такими скверными прозвищами? — сказала она.

Даниэль-Совенок смутился. Он понимал теперь, что ответил глупо, необдуманно. Ей он должен был сказать, что его приятелей зовут Рокито и Германин. Мика была девушка деликатная, утонченная, и этими грубыми словами он оскорбил ее слух. В глубине души он пожалел о своем легкомыслии. Именно в эту минуту, глядя на привлекательное, улыбающееся лицо Мики, он отдал себе отчет в том, что его радует мысль о поступлении в коллеж и о возможности выйти в люди, которая откроется перед ним. Он будет ревностно учиться и, может быть, потом заработает много денег. Тогда Мика и он будут занимать одинаковое общественное положение и смогут пожениться, а Ука-ука, узнав об этом, возможно, тоже бросится голой с моста в реку, как это сделала Хосефа в день свадьбы Кино. Даниэль с удовольствием и с душевным подъемом думал о городе, о том, что когда-нибудь он сможет стать достойным уважения кавалером и Мика для него утратит свою недосягаемость и станет вполне доступной. Тогда он не будет больше сквернословить и швыряться с товарищами сухим коровьим пометом, и от него даже будет пахнуть дорогими духами, а не кислым молоком. И Мика перестанет обращаться с ним как с деревенским мальчишкой.

Когда он покинул дом Индейца, уже стемнело. Даниэль-Совенок подумал, что хорошо думать в темноте. Он чуть не испугался, когда почувствовал, что кто-то взял его за руку. Это была Ука-ука.

— Почему ты так долго пробыл у Мики, Совенок? — спросила девочка. — Ведь тебе нужно было только отдать ей сыры.

Даниэля разозлило, что Ука-ука бесцеремонно залезает ему в душу, пристает к нему даже тогда, когда он вынашивает планы и размышляет о своем будущем.

Он бросил ей свысока:

— Ты когда-нибудь оставишь меня в покое, сопливка?

Он шел быстро, и Мариука-ука почти бежала рядом с ним, спускаясь по косогору.

— Зачем ты переоделся во все новое перед тем, как пойти к Мике? А, Совенок? — не отставала она.