Избранное (Дорога. Крысы. Пять часов с Марио)

Ребята ушли в горы, а когда они уже затемно возвращались, Мариука сидела на пороге сыроварни, терпеливо поджидая их. Увидев ребят, она подошла к Совенку и вернула ему монету.

— Совенок, — сказала она, — аптекарь говорит, что если ты хочешь взвеситься, то должен прийти сам.

Три друга хохотали до упаду, а она озадаченно смотрела на них своими ясными голубыми глазами, по-видимому не понимая, почему они смеются.

Уке-уке подчас приходилось призывать на помощь всю свою хитрость, чтобы побыть с Совенком.

Однажды вечером они встретились на шоссе.

— Совенок, — сказала девочка. — Я знаю, где есть гнездо соек. Там уже оперившиеся птенчики.

— Скажи мне, где оно, — ответил он.

— Пойдем со мной, и я тебе покажу, — сказала она.

И на этот раз он пошел с Укой-укой. Всю дорогу девочка не сводила с него глаз. Тогда ей было только девять лет. Даниэль-Совенок чувствовал на себе ее взгляд, буравивший его, как шильце.

— Ука-ука, какого черта ты так смотришь на меня? — спросил он.

Она застыдилась, но глаз не отвела.

— Мне нравится на тебя смотреть, — сказала она.

— Не смотри на меня, слышишь?

Но девочка либо не слышала, либо не обратила на это внимания.

— Я тебе говорю, чтобы ты не смотрела на меня, не слышишь, что ли? — повторил он.

Тогда она опустила глаза.

— Совенок, — сказала она. — Это правда, что тебе нравится Мика?

Даниэль-Совенок покраснел как рак, и у него застучало в висках. Он на минуту замешкался, не зная, следует ли в таких случаях сердиться или, наоборот, нужно улыбнуться. Но кровь продолжала пульсировать в висках, и, чтобы не тянуть, он решил возмутиться. Однако он позаботился скрыть свое замешательство, притворившись, что зацепился за изгородь, которой был обнесен луг.

— Тебе нет дела, нравится мне Мика или нет, — сказал он.

Ука-ука несмело проговорила:

— Она старше тебя. На десять лет старше.

Они поссорились. Даниэль-Совенок оставил Мариуку-уку одну на лугу, а сам вернулся в селение, даже не вспоминая о гнезде соек. Но весь вечер он не мог забыть слова Мариуки-уки. Ложась спать, он почувствовал какое-то странное внутреннее беспокойство. Но взял себя в руки. Уже в постели он вспомнил, что кузнец много раз рассказывал им историю Перечницы-младшей и Димаса и всегда начинал так: «Мошенник был на пятнадцать лет моложе Перечницы…»

Даниэль-Совенок улыбнулся в темноте. Он подумал, что то же самое может произойти и с ним, и заснул с ощущением веяния безмятежного, удивительного счастья.

XII

Дядя Аурелио, брат матери, написал им из Эстремадуры. Дядя Аурелио уехал в Эстремадуру, потому что у него была астма и ему не подходил сырой климат долины, где давала себя знать близость моря. В Эстремадуре климат был суше, и дядя Аурелио чувствовал себя лучше.

Он работал погонщиком мулов в большом имении, и хотя платили ему немного, зато у него был даровой кров и сельскохозяйственные продукты по дешевой цене. «По нынешним временам большего нельзя и требовать», — написал он им в первом письме.

У Даниэля-Совенка сохранилось лишь смутное воспоминание о дяде Аурелио. Он помнил только, как тот отдувался и пыхтел, точно паровоз на подъеме. Дядя каждый день клал себе компрессы на грудь и вдыхал пары эвкалиптовой настойки, но, несмотря на это, переставал тяжело дышать только летом, в самую сухую пору, продолжавшуюся недели две.

В последнем письме дядя Аурелио писал, что посылает малышу герцога, которого поймал живым в оливковой роще. Даниэль-Совенок даже вздрогнул, когда, читая письмо, дошел до этого места. Он вообразил, что дядя послал ему багажом кого-то вроде дона Антонино, маркиза, с орденами, медалями и значками на груди. Он не знал, что герцоги разгуливают по оливковым рощам, и тем более, что погонщики мулов могут безнаказанно ловить их, как зайцев.

Отец рассмеялся, когда он высказал ему свои страхи. Даниэль-Совенок про себя обрадовался, что рассмешил отца, который в последние годы всегда ходил с кислым видом и не смеялся, даже когда цыгане разыгрывали комедии и паясничали на площади. Посмеявшись, отец разъяснил:

— Герцог — это гигантская сова, филин. Он служит прекрасной приманкой при охоте на коршунов. Когда он прибудет, я возьму тебя на охоту на Пико-Рандо.

В первый раз отец обещал взять его с собой на охоту. А ведь Даниэль не скрывал от него своего горячего желания поохотиться.

Каждый год, как только открывался охотничий сезон, сыровар садился на товарно-пассажирский поезд и уезжал в Кастилию. Через два дня он возвращался с одним-двумя зайцами и целой связкой куропаток, которую неизменно вывешивал из окна своего купе. Перепелок он не стрелял — говорил, что они не стоят патрона и что таких птиц либо убивают из рогаток, либо не трогают. Он их не трогал. Совенок убивал их из рогатки.

Когда отец возвращался с охоты — это бывало в начале осени, — Даниэль-Совенок приходил встречать его на станцию. Куко, станционный смотритель, сообщал ему, придет ли поезд точно по расписанию или опоздает. Но во всех случаях Даниэль-Совенок затаив дыхание, с бьющимся сердцем ждал, когда из-за поворота покажется дымящий паровоз. По связке куропаток он всегда сразу находил вагон, в котором ехал отец. На платформе отец отдавал ему ружье и трофеи. Для Даниэля много значило это проявление доверия, и хотя нести ружье было не фунт изюму и Совенка подмывало пощелкать курками, он сохранял степенность, подобающую охотнику.

Дома он не отходил от отца, пока тот чистил и смазывал ружье, и задавал ему нескончаемые вопросы, на которые отец отвечал или нет, смотря по настроению. Но всякий раз, когда речь заходила о полете куропаток, он, подражая им, делал «Пррр», так что у Даниэля-Совенка в конце концов возникло убеждение, что куропатки, летая, должны делать «Пррр» и не могут без этого обходиться. Он рассказал это своему другу Паршивому, и у них вышел горячий спор, потому что Герман утверждал, что куропатки действительно производят шум при полете, особенно зимой и в ветреные дни, но что они делают «Фррр», а не «Пррр», как говорили Совенок и его отец. Им не удалось убедить друг друга в своей правоте, и в тот вечер они разругались.

Такое же удовольствие, как триумфальное возвращение отца с парой зайцев и полудюжиной куропаток, вывешенных из окна вагона, Даниэлю-Совенку доставляла и встреча с сучкой Тулой, кокер-спаниелем, после двух или трех дней ее отсутствия. Тула одним прыжком выскакивала из поезда и, увидев Даниэля, клала ему передние лапы на грудь, а языком облизывала лицо. Он гладил ее и дрожащим от волнения голосом говорил ей ласковые слова. Придя домой, Даниэль-Совенок выносил во двор старую жестянку с остатками еды и посудину с водой и с умилением следил за пиршеством собаки.

Даниэля-Совенка интересовало, почему в долине нет куропаток. Ему приходило в голову, что, будь он куропаткой, он не покидал бы долины. Он с восторгом взмывал бы над лугами и наслаждался бы, созерцая с высоты горы, густые каштановые и эвкалиптовые рощи, сгрудившиеся в кучу каменные дома селений и рассеянные там и тут белые хуторки. Но куропаток, видно, это не манило, и они предпочитали всем прочим удовольствиям возможность легко добывать обильную пищу.

Отец рассказывал ему, что однажды, много лет назад, у Андреса-сапожника улетела пара куропаток, и, угнездившись на горе, они вывели птенцов. Несколько месяцев спустя местные охотники сговорились устроить на них облаву. Собралось тридцать два человека с ружьями и пятнадцать собак. Подготовились самым тщательным образом, ничего не забыли. Отправились из селения рано утром и лишь к вечеру набрели на гнездо куропаток. Но там оставалась только самка с тремя тощими, голодными птенцами. Они без сопротивления дали себя убить. Однако тридцать два охотника перессорились из-за этих четырех трофеев, и дело кончилось тем, что между ними началась настоящая перестрелка. В этот день среди охотников было чуть ли не больше жертв, чем среди куропаток.