Фотография

Смейся, смейся. Я знала, что произношу громкие слова. Ну да, смешно.

Нет. Извини, в каком месте торговля недвижимостью — современная профессия? Агенты существовали еще во времена Ноева ковчега. И на горе Арарат Ноя встретил твой коллега и стал настойчиво рекомендовать ее как отличный участок под застройку. Извини, Дэн.

Не беспокойся — ты всегда будешь зарабатывать намного больше меня. Но я бы не хотела заниматься ничем другим. Всяко лучше, чем двигатели запускать — если бы не техническая революция, нам, рабам машин, пришлось бы куда хуже. Да рабский труд и сейчас есть, так ведь? Только теперь это ремонт дорожного покрытия, уборка мусора и строительные работы — ну, то, что всегда было тяжелым. Конечно, чтобы избежать этого, нужно образование намного выше среднего. Три года в колледже и прочее. Я вовсе не собиралась идти кассиршей в какой-нибудь супермаркет.

Кэт. Мы отвлеклись от Кэт. От того, что она не работала. То есть не работала всерьез. То она что-то делала в издательстве, то встречала посетителей в галерее. Бог знает, как она зарабатывала и как выкручивалась. Правда, она не снимала квартиру и не брала ипотеку. Жила у кого-нибудь — то там, то сям. Мама вечно жаловалась, что не знает, где она живет.

Нет, за нее не платил никакой мужик, тут ты ошибаешься. Не то чтобы не было желающих. Вокруг нее вечно кто-нибудь увивался. Но Кэт не решалась на серьезные отношения — во всяком случае, долговременные. Честно говоря, по-моему, у нее были проблемы.

Извини, Дэн, но ты опять неправ. Разумеется, если человеку тридцать пять, а он все еще не может решиться на серьезные отношения, у него проблемы.

И в случае с Кэт — у нее не было никакой мотивации, чтобы сделать карьеру. Давным-давно, в ранней молодости, она собиралась стать актрисой. Вот почему всякая девушка с мало-мальски привлекательной внешностью должна непременно задуматься о карьере актрисы? Правда, сегодня девчонки все больше хотят стать моделями. Сегодня бы Кэт заваливала своими портфолио агентства на Оксфорд-стрит. А тогда ей, наверное, то и дело говорили: «С такой красотой ты могла бы стать актрисой…» Вот и договорились.

Я хочу сказать, глупо все это. То есть сама идея дурацкая: то, чем ты занимаешься, не должно зависеть от того, как ты выглядишь. С таким же успехом можно утверждать, что все рыжие должны водить лондонские автобусы. С женщинами это чаще, чем с мужчинами. Красивый парень вполне может махнуть рукой на свою наружность и стать в конце концов премьер-министром или управляющим Госбанком — да всем, чем хочешь! Я не говорю, что так оно и случается, но ты понял, о чем я. Если же девушка очень-очень красивая, то, что бы она ни делала, все определяется ее внешностью. У нее есть привилегии, которые иной раз могут сделаться хуже проклятия. Внешность определяет жизнь. В случае Кэт это означало: никакого колледжа, никакой учебы, просто приятное времяпрепровождение, которое в конце концов и становится образом жизни.

Хорошо, хорошо, я согласна, что красивая девушка может преуспеть в твоем бизнесе. Ну и что это доказывает?

А потом она встретила Глина. Знаешь, я до сих пор понятия не имею, почему она вдруг решила за него выйти. Я хочу сказать, он ведь был ученым, а она никогда не интересовалась ни наукой, ни учеными. Сперва с ним познакомилась мама — уж не знаю, как и где. Нет, конечно, не совсем ботаник — Глин не такой. В свое время он снимался на телевидении, знаешь, в таких документальных фильмах — лазал по всяким древнеримским развалинам и рассказывал, как и что. Вообще, когда я стала постарше, он произвел на меня определенное впечатление. Всякие интересные рассказы — в духе Ричарда Бертона. [6] Ричард Бертон с наружностью романтического злодея, какого-нибудь Хитклиффа. [7] И наверное, вцепился в Кэт мертвой хваткой, стоило ему ее увидеть. Но не он первый. Как бы то ни было, на сей раз она сдалась. Наконец решилась на долгие отношения.

И все получилось. Во всяком случае, получалось до того, как она… до того жуткого дня. Они поженились и долго жили в браке. Имей в виду, они не постоянно жили вместе — Глин был очень занят на работе и постоянно в разъездах, а она общалась со своими многочисленными друзьями и занималась своими делами. Кэт была не из тех, кто станет сидеть дома и изображать хлопотливую домохозяйку. Она почти о нем не говорила. Так, упоминала вскользь: «Глин уехал на какую-то конференцию, так что я свободна. Слушай, поехали в город…» И мы устраивали кутеж. С Кэт всегда было весело. И знаешь что — даже посреди всего этого я не могу думать о ней иначе. Я о чем… ведь вся эта суматоха началась из-за нее, ну, из-за нее и папы, если быть объективным. А для меня она осталась прежней Кэт. Она и все это — в голове не укладывается.

Ладно, завтра поговорим. Вообще-то, не так уж и поздно, но ничего страшного. Я очень-очень беспокоюсь за родителей, вот и все. И теперь мне интересно, насколько ты меня понимаешь в этом, Дэн.

Элейн уносит телефон в оранжерею — там Соня не сможет ее услышать. Вежливая напряженность Сони начала немного раздражать ее — она определенно пытается притвориться, что все в порядке. Аппарат дребезжит все время, пока она его несет, устраивается и смотрит в окно на беседку — ага, глициния начинает зацветать. Возбуждение Полли отдается в ее ухе — полчерепа тут же начинает неприятно зудеть.

— …и столько лет прошло! — Полли с трудом удается остановиться.

— Не так уж и много, — говорит Элейн.

На самом деле времени прошло всего ничего. Каких-то пятнадцать лет или около того — в контексте ее жизни сущий пустяк. Когда ты становишься старше, со временем происходит странная штука. Оно точно спрессовывается. Когда-то оно было категорией растяжимой, и десять лет казались целой вечностью, теперь же оно точно сжалось, сморщилось, и чудится, что все было совсем недавно. Но для Полли пятнадцать лет конечно же огромный срок.

Полли снова застрекотала:

— Понимаю, это шок, с таким трудно примириться, но разве это так важно? То есть вы с папой остались теми же самыми людьми.

— Как выяснилось, не совсем, — перебила Элейн.

— Мама, я поверить не могу в то, что случилось.

Элейн замечает, что в ковре декоративной травы под яблоней-китайкой появились проплешины — надо будет посеять еще. Думая о том, какой бы бордюр посадить вокруг беседки, она вдруг приходит к серьезному открытию: толку вон от того клена никакого.

— Я не понимаю, — восклицает Полли. — То есть я понимаю, конечно, прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь, мам, но тебе обязательно надо было так поступать? Ты не могла.

— Нет, — отвечает Элейн. — Не могла. Я тебе уже объяснила. И твоему отцу тоже.

— Но невозможно себе представить, как он… я хочу сказать, как он теперь будет?

Элейн перестает думать про клен и бордюр. Не то чтобы она хотела отвлечься или ее не заботило то, как расстроена дочь. Скорее она радуется, что посреди всего этого может думать о повседневных заботах, а это, разумеется, хороший знак. Вдобавок сегодня Кэт больше не появляется. Не всплывает неожиданно в памяти, молчит. Раскаивается? Оправдывается?

— С банком я договорилась, — говорит Элейн.

— А… знаю, знаю, папа сказал. Я не о деньгах. Я о том, как он вообще будет жить? Ты хоть знаешь, где он сейчас?

Молчание.

— Здесь, — говорит Полли. — Здесь, в моей квартире. Пока не подыщет себе что-нибудь… по идее так. На моем диване. Новом, из «Хабитат». [8]

— А… ясно… — Спокойствие Элейн изрядно пошатнулось. — Понятно, — повторяет она. — На диване.

— Он ушел — носки купить. Забыл взять из дома. В девять вечера. По-видимому, он считает, что носки можно купить на круглосуточной автозаправке.

Элейн судорожно впивается в трубку. Сказать ей нечего. Упоминание о носках стало ударом ниже пояса.