Дом на краю света

— Угу, — сказал он чуть более открыто.

Я подозревала, нет, я была уверена, что его любовь к Бобби пугает его самого. Скорее всего, именно этим объяснялась и его новая, подчеркнуто мужественная манера держаться, и пристрастие к тяжелым ковбойским сапогам…

— Так вот, — сказала я. — Я говорю с тобой как с другом. Мне кажется, я понимаю, что значит для тебя Бобби. Очень хорошо понимаю — в нем и вправду есть много привлекательного. Но я хочу тебя предупредить: ты не должен увязнуть в этих отношениях. Ты еще слишком молод!

Он глядел на меня из-под спутанных волос, и вдруг в нем мелькнуло что-то от прежнего Джонатана — раздираемого противоречиями и невероятно, почти болезненно ранимого. Мне показалось на миг, что мы снова вместе.

— Милый, — сказала я. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Ей-богу, понимаю! Поверь, рано или поздно Бобби уйдет из твоей жизни, останется в прошлом.

Его лицо закрылось. Это было отчетливо видно. Как будто занавесили освещенное окно.

— Нет, — сказал он, — ты не понимаешь, что я чувствую. И Бобби ты не знаешь. А я знаю. Не дави на меня.

— Я не давлю.

— Давишь. Это невыносимо. Ты вздохнуть никому не даешь. Даже растения вянут.

Я глядела на него, не веря своим ушам.

— У тебя своя жизнь, и она твоя, и только твоя, — воскликнула я. — Я хочу, чтобы ты знал: я на твоей стороне.

— Нет, — сказал он, передразнивая мой южный выговор, — нет, дорогая, на моей стороне есть место только для меня и ни для кого больше.

Не знаю, что было раньше: мысль о пощечине или сама пощечина. Я ударила его довольно сильно, выбив нитку слюны из уголка рта. Моя рука горела.

Он вытер губы тыльной стороной ладони и улыбнулся. Похоже, пощечина даже доставила ему некоторое удовлетворение, как бы подтвердив давние подозрения.

— Прости, — сказала я. — Никогда не думала, что смогу тебя ударить. Я ведь никогда еще тебя не била, правда?

Он постоял немного и, ничего не сказав, начал подниматься по лестнице с видом человека, совершившего долгожданное открытие. Его сапоги грохотали на каждой ступеньке, как пушечная канонада.

Наша дружба кончилась. Джонатан и Боббипроводили вместе все большей больше времени, болтаясь где-то в городе, приходили домой поздно и сразу же ложились спать. Они больше не приглашали меня покурить или потанцевать с ними. По словам Неда, они довольно часто заходили в его кинотеатр. Иногда он тоже сидел в зале вместе с ними и смотрел фильм, виденный уже бог знает сколько раз. Джонатан, утверждал Нед, прекрасно разбирался в кинематографе, у него были явные задатки кинокритика.

Можно было, конечно, просто запретить Бобби бывать у нас, но я понимала, что это не выход. Разве мои собственные родители не запрещали мне видеться с Недом? Разве мой брак не был следствием их леденящих душу ультиматумов? Честно говоря, я сама не понимала, что меня больше беспокоит: гомосексуальные склонности Джонатана в принципе или его конкретная привязанность к Бобби. Нет, естественно, я надеялась, что он превратится в нормального гетеросексуального мужчину, познакомится с какой-нибудь девушкой, заведет детей, но я чувствовала, что от меня тут уже ничего не зависит. Но Бобби! Милый, нелепый Бобби, юноша без видимых амбиций и с весьма сомнительными интеллектуальными способностями. Если Джонатан будет общаться исключительно с ним, он так никогда и не узнает, что значит большой мир. Вся его жизнь окажется ограниченной Кливлендом, а я знала, какое будущее предлагает Кливленд. Я видела здешних молодых людей, тех, кто не смог или не захотел вырваться, — этими ребятами в ярких дешевых галстуках и с выпирающими в двадцать пять лет животами были наводнены все центральные улицы. Убив время в кафетерии, они снова возвращались трудиться в свои конторы или цеха, под лампы дневного света, то и дело поглядывая на часы.

Прошла еще неделя, прежде чем мне удалось поговорить с Бобби.

Уже сильно за полночь я спустилась в кухню раскатать тесто для пары пирогов. Последние две недели меня мучила бессонница, усугублявшаяся астматическим храпом Неда. Накинув халат, я вышла на кухню, надеясь, что решение какой-нибудь простейшей кулинарной задачи поможет настроиться на сон.

Я включила неяркую лампу над плитой, да и это, в сущности, было не обязательно. Мне кажется, я могла бы приготовить пирог с завязанными глазами.

Я сделала уже почти все, что хотела, когда на пороге кухни появился спотыкающийся Бобби, сонный, а может, и нет — когда дело касалось Бобби, разобраться было непросто. Он остановился в дверном проеме, большой, белокожий, мускулистый, в длинных трусах.

— Здрасьте, — пробормотал он. — Я думал, вы уже легли. Я просто вышел типа попить.

Попить можно было и в ванной. Я понимала, зачем он явился: бутылка джина, которую мы держали на кухонной полке, была к тому времени уже наполовину разбавлена водой. Но я подыграла ему.

— Не могу уснуть, — сказала я. — Решила сделать что-нибудь полезное.

— Понятно, — сказал он, продолжая стоять в дверях.

Войти в кухню ему было явно неловко, повернуться и уйти — тоже. Я налила стакан воды из-под крана и протянула ему.

— Спасибо, — сказал он.

Когда он шагнул вперед, чтобы взять у меня стакан, я уловила его характерный запах — запах молодого мужчины, слегка отдающий металлом на морозе. Я услышала ровное бульканье у него в горле, когда он пил.

— Бобби, — сказала я.

— А?

— Бобби, мы что, не друзья больше? Я думала, мы с тобой друзья. Он чуть не выронил стакан от неожиданности.

— Ну да, — сказал он, нервно улыбаясь, — то есть я хочу сказать, что вы действительно потрясающая женщина.

— Спасибо. Приятно слышать. Но мы ведь почти не видимся последнее время.

— Да, — сказал он. — Понимаете, я был очень занят… Я не смогла удержаться от саркастической ухмылки.

— Знаешь, — сказала я, — тебя, по-моему, еще не назначили управляющим «Дженерал моторе». Давай не будем валять дурака. Зачем обманывать друг друга? Только время терять.

Его улыбка увяла, и он беспомощно пожал плечами.

— Ну, — сказал он. — Понимаете, Джонатан…

— Что Джонатан?

— Ну, в общем… В смысле, вы как бы его мать.

— Вот именно, — сказала я. — Я как бы его мать. И значит, меня можно вот так просто водить за нос.

Бобби снова послал мне голливудскую улыбку. Как будто я пошутила. Я поняла, что разговаривать с ним на эту тему бессмысленно. Он только исполнял навязанную ему роль. Я стояла перед ним, скрестив руки на груди. Конечно, я могла бы сказать ему: «Уходи, и чтобы больше я тебя здесь не видела» — и тем самым подтвердить его романтический статус.

Откровенно переводя разговор в другое русло, Бобби спросил:

— А чем вы тут занимаетесь?

— Что? А, пирог делаю. Хочу спечь пару ореховых пирогов на завтра.

— Вы удивительно готовите, — сказал он с нескрываемой алчностью в голосе. — Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь дома так готовил. Прямо как в ресторане.

— Все это гораздо проще, чем кажется, — ответила я.

По выражению его лица было видно, что это не словесные уловки. Его действительно восхищало то, что я ночью спустилась на кухню печь пироги.

— Я бы хотел когда-нибудь открыть ресторан, — сказал он. — По-моему, здорово было бы иметь собственный ресторан, знаете, в каком-нибудь большом старинном доме.

Он с уважением смотрел на бледный, почти прозрачный круг теста на доске.

— Никаких особых секретов тут нет, — сказала я. — Если хочешь, могу тебя научить. Просто нужно совершать определенные действия в определенной последовательности. Никакого волшебства.

— Ну, не знаю, — отозвался он с сомнением в голосе.

— Кстати, — сказала я. — Я еще не раскатала тесто для второго пирога. Хочешь попробовать?

— Вы серьезно?

— Иди сюда. Ты не поверишь, насколько это просто. Нужно освоить всего несколько приемов.

Он подошел и встал рядом со мной. Я переложила готовое тесто на противень, насыпала на доску новую порцию муки и плюхнула сверху остаток теста.