Дом на краю света

Косяк. Стало быть, вот как это называется.

— Ну хорошо, вторая попытка, — сказала я.

На этот раз мне удалось продержаться немного подольше. Однако вырвавшиеся из меня лохматые клубы дыма даже отдаленно не напоминали бледный самолетный след Бобби.

Я хотела возвратить ему косяк.

— Эй, — сказал Джонатан, — еще есть я, между прочим.

— О! Прости!

Я отдала самокрутку ему. Он принял ее с той же жадностью, с какой когда-то тянулся к подаркам, которые я приносила ему из своих прогулок по магазинам.

— А что со мной от этого будет? — спросила я. — К чему надо приготовиться?

— Вам может стать весело, — ответил Бобби. — Вы просто почувствуете себя счастливой и, знаете, ну немного так… глупо.

— Ничего особенного с тобой не случится, — сказал Джонатан. — Бараньи котлеты не заговорят, если ты этого боишься.

Он сделал быструю умелую затяжку и передал косяк Бобби. Когда Бобби протянул его мне, я отрицательно покачала головой.

— Думаю, на сегодня хватит, — сказала я. — У меня к тебе еще только одна просьба.

— Ага, — сказал Бобби.

— Поставь мне, пожалуйста, Лору Найро, и потом я пойду заниматься своими делами.

— Пожалуйста, — сказал он и включил проигрыватель.

Мы стоя послушали одну песню. Я все ждала, когда же я что-то почувствую. Но песня кончилась, и я поняла, что марихуана не оказала на меня никакого воздействия, разве что в горле немного першило. Я испытала облегчение, смешанное с разочарованием.

— Ну ладно, — сказала я. — Спасибо за гостеприимство.

— Заходи еще, мам, — отозвался Джонатан непроницаемым тоном, в котором можно было расслышать и насмешку, и высокомерие, и даже простое дружелюбие.

— Отцу ни слова! — сказала я. — Обещаешь? Клянешься?

На миг мне показалось, что марихуана все-таки подействовала. Но, по-видимому, это был всего лишь укол совести.

— Обещаю, — сказал он. — Клянусь.

— Миссис Главер, — сказал Бобби, — вы… ну вообще… я даже не знаю… Вы действительно потрясающая! Да-а!

— Ради бога, зови меня просто Элис! — бросила я ему. И вышла из комнаты.

Спустя примерно неделю я вновь попробовала «траву» (слово «марихуана» не произносилось, это называлось «травой») и обнаружила, что если не выдыхать дым сразу, то она и вправду действует. Делаешься раскрепощенной и приятно рассеянной.

Однажды февральским полднем в среду, когда мир тонул в неподвижной белой тишине, я сидела в комнате у ребят и курила. Это был четвертый косяк в моей карьере, и я приобрела уже некоторые навыки. Я научилась удерживать дым в легких, чувствуя его тяжесть и травянистую теплоту. Боб Дилан пел «Girl from the North Country». [15] Темнело рано, и поэтому мы зажгли лампу, окрасившую обшитые деревянными планками стены в глубокий густо-медовый цвет.

— По-моему, — сказала я, — это следовало бы легализовать. Это приятно и совершенно безвредно, вам не кажется?

— Угу, — сказал Джонатан.

— Да, это несомненно следует легализовать, — продолжала я. — Если бы Никсон хотя бы немножко курил «траву», мир только выиграл бы.

Бобби расхохотался, а потом оторопело поглядел на меня, как бы проверяя, шучу я или нет. Его растерянность была такой неподдельной — он так искренне терялся в простейших психологических ситуациях, — что я тоже расхохоталась, отчего Бобби развеселился еще сильнее, а вскоре к нам присоединился и Джонатан, хохоча по какому-то своему, лишь ему известному поводу. Это было одним из самых привлекательных последствий употребления марихуаны: под ее воздействием смеяться можно было над чем угодно, достаточно было переводить взгляд с предмета на предмет. Нелепым и комичным казалось буквально все: ароматическая свечка в форме Будды, фигурка гавайской танцовщицы на пружинках, стоявшая на столе у Джонатана, рыжеватые замшевые туфли Бобби, чем-то похожие на приблудившуюся собачонку.

Иногда я невольно вспоминала Венди из «Питера Пэна» — островную маму отряда потерянных мальчиков. Нет, все-таки полной дурой я себя не выставляла. Я не покупала просвечивающих юбок, индийской бижутерии или мексиканских босоножек, не начала отращивать волосы. Но ощущала я себя совсем по-новому. У меня теперь была своя тайна. Прежде все мои секреты сводились к тому, что я боялась секса и не испытывала ни малейшего желания общаться с соседями. Я чувствовала себя малопримечательным, второстепенным персонажем, слабой и хрупкой донельзя. Я чувствовала себя женщиной, у которой от холода начинаются головные боли, а от жары появляются свищи. Но эта новая тайна была совсем иной — она бодрила, повышала жизненный тонус; если бы меня разоблачили, был бы грандиозный скандал. Эта тайна приятно щекотала мне нервы, когда я шла по проходу супермаркета. Я курила «траву» вместе с сыном. Местные матроны, набивающие свои тележки зефиром, мороженым, ярко-розовыми упаковками мясной нарезки и пачками корнфлекса с сахаром, сочли бы мое поведение непристойным, аморальным и эпатажным. Я чувствовала себя юной, стройной, исполненной смутных надежд на будущее. Нет, Кливленд — это еще не конец, жизнь продолжается.

И самое главное — я обнаружила, что под кайфом мне гораздо лучше с Недом. «Трава» снимала зажатость. Его настойчивым поцелуям взасос и грубоватым ласкам я противопоставляла теперь ленивое, текучее состояние, в корне отличное от того, что я раньше принимала за возбуждение. Секс всегда ассоциировался у меня с несколько тошнотворным внутренним напряжением. Краткое удовольствие сменялось паникой, паника — болью, так что, пока Нед, пыхтя, продвигался к конечному пункту своего потного путешествия, я лежала под ним злая и раздраженная, заклиная его про себя: «Кончай! Кончай! Кончай!» Теперь в моем распоряжении была томность, не имевшая прямого отношения ни к наслаждению, ни к боли. Мне было просто немного щекотно и немного смешно. «Трава» лишала секс значительности; превращала его из безрадостной обязанности в довольно нежную плотскую комедию. Надо мной дергался и постанывал Нед, всего лишь Нед, мальчик, превратившийся в большого и неуклюжего мужчину. А под ним лежала я — женщина, от которой можно ждать любых неожиданностей.

Наступила весна. В своей новой жизни я была находчивой и непредсказуемой, свободной и щедрой в сексе — я была такой, какой мечтала быть всегда. Прошла оттепель, появилась первая зелень, и на нашем заднем дворе зацвело грушевое дерево. Однажды — это было субботним вечером накануне Пасхи, — приготовив гарнир к ветчине, я вышла во двор посмотреть на цветущую грушу. Было около полуночи; дома, кроме меня, никого не было. Нед добавил еще один сеанс по пятницам и субботам, чтобы не проиграть в конкуренции с кинозалами, открывшимися недавно в торговых центрах. Бобби с Джонатаном где-то гуляли.

Я накинула поверх свитера старую шерстяную безрукавку Неда. В воздухе пахло влажной землей; груша, растущая посередине нашего дворика, была красивой и немного таинственной, как невеста в свадебном платье. От ее соцветий исходило слабое белое свечение. Я немного постояла на кухонном крыльце. Ночь была ясной и безлунной. На небе среди множества других звезд сиял Млечный Путь. В такую погоду даже наш скромный дворик казался местом, таящим какие-то невероятные возможности. Если бы будущее было государством, у него мог быть такой герб: цветущее дерево на звездном поле.

Я сошла с крыльца, хотя на мне были только легкие домашние туфли. Мне хотелось услышать, как похрустывает мерзлая трава. Я прошла к дереву между клумб, на которых уже пробились первые посаженные мной тюльпаны. После того как отцветет груша, распустится сирень. Когда-нибудь мы поселимся в доме с видом на воду. Я провела пальцами по чешуйчатой коре нижней ветки, стряхнув на себя несколько едва державшихся лепестков.

Вдруг я увидела мальчиков, сидящих в моей машине. Машина стояла на усыпанной гравием площадке между гаражом и домом под железным козырьком в таком темном и укромном месте, что я ни за что бы не заметила их, не окажись я в единственно правильной точке. Силуэты двух голов чернели между задним и передним стеклом.