Господин посол

Гленда еще теснее прижала к животу подушку.

В тот же вечер, около десяти часов, в квартире Клэр Огилви зазвонил телефон.

- Алло! Кто говорит? - спросила она с досадой, так как пришлось оторваться от любимой телевизионной программы.

- Мишель.

- Что случилось?

- Мисс Огилви, - тихо сказал мажордом, - это совершенно конфиденциально...

- Говорите громче! О чем вы?

- Я попал в затруднительное положение, мисс. Дело касается приема, намеченного на пятницу... Простите, но я не рискнул говорить с вами об этом в посольстве. - Клэр услышала характерное покашливание мажордома. - Bien , как вам известно, уже десять лет нашими поставщиками были "Братья Бошан". Солидная фирма, первоклассные продукты, в общем, обслуживание безупречное...

- Знаю, Мишель, знаю. Но в чем дело?

- Случилось нечто весьма достойное сожаления. На этот раз генерал Угарте вторгся в мою сферу, взял на себя заботы о продуктах и винах для приема и заключил договор с фирмой "Паркер энд Беккер".

- Может быть, на более выгодных условиях? - предположила Клэр, правда, не очень уверенно. Она не отрывала глаз от экрана телевизора, который приглушила, прежде чем подойти к телефону.

- Какое там, мисс Огилви! На двадцать процентов дороже. И не мне вам говорить, кто положит в карман эти денежки.

- Спокойнее, Мишель. Пострадает от этого лишь казначейство республики Сакраменто. Очень сожалею, но я ничем не могу помочь вам...

- Но, мадемуазель, войдите в мое положение! Я уже договорился с "Братьями Бошан"! C"est calamiteux!

Клэр не терпелось вернуться к телевизору. Она представила себе лицо мажордома: длинный нос нависает над розовыми губами, мигающие глазки смотрят не то просяще, не то злобно.

- Да, Мишель. Действительно, беда! Ведь на этот раз вы теряете свои десять процентов, не так ли?

В тот же вечер, около восьми часов, машина посольства Сакраменто остановилась перед подъездом резиденции посла. Альдо Борелли открыл дверцу машины, из которой вышла Росалия Виванко в платочке, завязанном под подбородком, поднятый воротник пальто закрывал половину ее лица. Она позвонила - Мишель открыл дверь, и Росалия вошла в особняк. Шофер вернулся на свое место, и дама, оставшаяся в машине, приказала ему: "Поезжайте теперь потихоньку в парк Рок Крик". Альдо Борелли повиновался, однако ему стало не по себе... Поведение генеральши за последние недели не оставляло у него никаких сомнений насчет намерений этой толстой коровы, развалившейся на заднем сиденье. Она и надушилась-то, наверное, так, чтобы соблазнить его. Вот влип! А ведь он и не думал изменять жене и мечтал только о том, чтобы подкопить деньжат да выписать из Италии младшего брата... Если бы генеральша была молодой и красивой - другое дело, стоило бы рискнуть, несмотря на генерала, который может застать их на месте преступления.

- Хороший вечер, Альдо!

- Отличный, сеньора.

Итальянец взглянул в зеркало, в котором отражалась пассажирка. Своей дородностью и усиками она напоминала сицилийских и калабрийских женщин. Но у тех обычно высоко развито чувство чести и собственного достоинства. Они хранят верность своим мужьям. В Сицилии и Калабрии бесчестье смывается кровью.

В парке машин было немного. На перекрестке Альдо притормозил.

- Куда прикажете, сеньора?

- Давайте полюбуемся вишневыми деревьями. Поезжайте вдоль берега, потом мимо памятника Джефферсону к обелиску.

Ассоциация, которую вызвал у Нинфы обелиск, была под стать ее настроению. Да, она рискует, но риск этот так приятен. Одна из подруг как-то сказала ей, что охота дает самое острое наслаждение, подстрелить дичь - это уже совсем не то.

- Вы женаты, Альдо?

- Да, сеньора.

- Сколько лет вашей жене?

- Двадцать восемь.

- Она красива?

- Как будто, мадам.

- У вас есть дети?

- Двое, сеньора. Мальчик и девочка.

Нинфа как зачарованная глядела на крепкий затылок молодого итальянца.

Когда "мерседес-бенц" проезжал мимо памятника Джефферсону, Нинфа похвалила красоту американской столицы. Бывал ли Альдо в Сакраменто? Нет? Жаль! Он должен побывать в их стране. Серро-Эрмосо расположен в зеленой долине. Климат очень приятный. А город со своими старинными особняками колониальных времен прямо восхитителен. Собор - Dios mio! - потрясающе красив. Настоящее барокко. ("Если он заинтересуется, что это такое, я пропала".)

Когда они снова оказались на берегу Потомака, шофер спросил:

- Куда теперь, сеньора?

- Нам некуда спешить, Альдо. Я обещала заехать за подругой в половине двенадцатого. Давайте в Вирджинию!

"Madonna! - мысленно воскликнул Альдо Борелли. - Если генерал Угарте узнает об этом, я могу потерять место да еще получить по морде..."

Они переехали через реку по Мемориал-Бридж и направились по дороге в Александрию. Когда показались синие огни аэропорта, Нинфа приказала:

- Остановите машину поближе к берегу.

Проклятая старуха! Альдо съехал с шоссе и подвел машину к самому берегу. От аэропорта высоко в небо поднимался фиолетовый луч.

Нинфа Угарте заерзала на сиденье, затем, кряхтя, открыла дверцу и вышла. Против воли Альдо охватило волнение от предчувствия того, что сейчас произойдет... Вся эта история начинала ему казаться не только опасной, но и смешной. Он представил, как будет рассказывать жене, когда вернется домой: "Подумай только, Антониетта, генеральша заставила меня остановить машину в пустынном месте, на берегу реки, и..." Его мысли были прерваны звуком открывшейся передней дверцы, затем Альдо почувствовал рядом с собой пышущее жаром, массивное, надушенное тело Нинфы Угарте.

- Отсюда, - сказала она, как бы оправдываясь, - я смогу лучше видеть самолеты.

В самом деле, самолеты то и дело приземлялись или поднимались в воздух, очень низко пролетая над водой. Альдо Борелли крепко сжимал руль, мускулы его лица застыли.

- Такой мужчина, как вы, Альдо, - прошептала Нинфа, положив свою полную руку ему на колено, - не должен довольствоваться профессией шофера. Вы могли бы стать артистом кино или телевидения.

К аэропорту с шумом пролетел самолет.

Альдо, сжав зубы, молчал, уставившись на воду, в которой отражались береговые огни. Тяжело дыша, чувствуя, что сердце ее бьется все чаще и сильнее, Нинфа Угарте торопливо и жадно расстегнула молнию на брюках Альдо Борелли...

Билл Годкин вернулся к себе на улицу R около половины двенадцатого. Прежде чем лечь в постель, он решил выкурить трубку и, усевшись в гостиной, обвел взглядом комнату. "Охотник за дикими зверями, - размышлял он, - украшает стены головами тигров, львов, пантер, вепрей... Охотник же за людьми вроде меня хранит портреты своих "жертв". Стены гостиной были увешаны окантованными фотографиями знаменитостей, которых Годкин проинтервьюировал за три десятилетия своей журналистской деятельности. Здесь были портреты с автографами Гомеса, президента Венесуэлы, Сандино, Карденаса, Переса Хименеса, Варгаса, Убико, Сомосы, Сантоса Дюмона, Габриэлы Мистраль... Он встал и с особым вниманием принялся изучать увеличенную фотографию Хувентино Карреры в окружении своего штаба. Этот снимок Билл сделал сам в 1925 году, на вершине Сьерра-де-ла-Калавера. С фотографии на него смотрели заросшие бородой люди в широкополых шляпах, с пулеметными лентами через плечо, с кинжалами и револьверами за поясом. Взгляд Билла остановился на самом высоком из них. Даже на моментальной фотографии, пожелтевшей от времени, можно было заметить, что именно у Габриэля Элиодоро наиболее выразительное лицо.

Билл снова сел. Его квартира была полна сувениров из латиноамериканских стран, где он побывал. Над камином висело "Дерево жизни", приобретенное у индейского художника в Мексике, - наивная пестрая картина, на которой были изображены птицы, цветы, дети и ангелы. Жука-носорога из Пукарá, висевшего рядом с "Деревом жизни", подарил ему Айя де ла Торре в день, когда Билл впервые его проинтервьюировал. Болеадейры он получил от уругвайского политического деятеля. Изделия из черной керамики привез из Чили, марака - из Колумбии. Перуанские, мексиканские и эквадорские ковры украшали гостиную и спальню - и каждый имел свою историю. У кресла, в котором Билл сейчас сидел, на круглом столике рядом с большой пепельницей поблескивал серебряный нож с инкрустированными ручкой и ножнами. Этим ножом, подарком Жетулио Варгаса, он разрезал бумаги.