Везунчик Джим

Джонс понял: придется заговорить.

— Где он?

Диксон заглянул под стол, пошарил в верхнем ящике, изучил корзину для бумаг.

— Здесь точно нет.

— Я подожду, — процедил Джонс.

— А я нет.

Диксон вышел с намерением позвонить Уэлчам из преподавательской. У швейцарской будки уловил хриплое: «А вот он сам идет, мистер Мики», — и скорчил рожу эскимоса, которая состояла не только в том, чтобы сплющить лоб с подбородком и растянуть скулы вполовину против обычного, но и в смелой попытке упразднить шею путем проваливания ее в плечи. Диксон продержался несколько секунд, повернул голову и увидел Мики.

— О, мистер Диксон, надеюсь, вы не заняты.

Диксону было хорошо известно, насколько хорошо известно Мики, до какой степени и по какой причине он, Диксон, никогда не занят.

— Нет, как раз сейчас я свободен. Чем могу служить?

— Я по поводу нашего нового курса.

— И что же по поводу курса?

До сих пор происки Диксона увенчивались успехом — все три лапочки, которых он рассчитывал залучить к себе на курс, во время последнего обсуждения казались более «заинтересованными», чем прежде, тогда как «заинтересованность» Мики хоть и не снизилась, зато и не подавала признаков роста.

— Давайте пройдемся по травке, сэр. Жаль в такой чудесный день сидеть в четырех стенах, вы не находите? Так вот, по поводу факультатива. Мисс О'Шонесси, мисс Маккоркудейл, мисс Рис Уильямс и я все тщательно обсудили. У меня сложилось впечатление, что девушки полагают, будто курс перегружен лекциями как таковыми. Лично я так не считаю. Я им сразу сказал: историческая наука требует глубокого знания материала, иначе зачем и заниматься. Но, боюсь, я их не убедил. Их гендерная принадлежность предполагает большую консервативность, нежели у нас, мужчин. Например, у мистера Голдсмита им спокойнее — они понимают, что дает курс.

Диксон тоже понимал лучше некуда, однако позволил голосу Мики звенеть у себя в ушах во все время пути до газона перед главным корпусом. Путь лежал по вязкому асфальту в дезориентирующем солнечном свете. Это что же, Мики пытается донести до Диксона простую мысль о том, что юные ветреницы пошли на попятную и только один Мики остается верен своему преподавателю? Последнее обстоятельство легко исправить какой-нибудь испытанной преподавательской несправедливостью. Через секунду Диксон выдал, почти преуспев в том, чтобы не допустить в голос заунывности:

— Что, по-вашему, следует делать?

Мики поднял голову. Усы его казались на размер больше, чем обычно; галстук, завязанный виндзорским узлом, идеально сочетался с сорочкой кремового цвета; лавандовые брюки из тонкой шерсти приятно фалдили на ветерке.

— Это сугубо на ваше усмотрение, сэр, — ответил Мики, вежливо выказав минимум удивления.

— Посмотрю, можно ли в принципе сократить лекции, — как бы вслух размышлял Диксон.

— При сокращении, даже минимальном, неизбежны невосполнимые потери, мистер Диксон. Лично меня в данном курсе привлекает именно обширная теоретическая база.

Спасибо, что сказал. У обширной базы, как выясняется, один-единственный кит; иными словами, геометрический объект каким-то образом месторасположен, но сводится к точке. Есть над чем поработать.

— Ну да я еще раз просмотрю материалы — вдруг все же можно сократить.

— Конечно, сэр, — отвечал Мики с важностью, будто начальник штаба, перед тем как запустить безумный план своего генерала. — Вы сами меня найдете, или лучше я?..

— Сегодня же вечером займусь, а завтра утром можем встретиться. Если, конечно, вам удобно.

— Разумеется, удобно. Хорошо бы вы зашли в комнату отдыха для второкурсников часов примерно в одиннадцать. Я предупрежу наших девушек, выпьем по чашечке кофе…

— Вы прекрасно придумали, мистер Мики.

— Благодарю вас, мистер Диксон.

После такого сугубо викторианского — а может, и опереточного — прощания Диксон вернулся в преподавательскую, теперь совершенно пустую, и сел к столу с телефоном. Все материалы, которые в принципе могут вызвать интерес Мики, нужно вычеркнуть из курса. В том числе — и в особенности — материалы, вычеркиванию не подлежащие. С другой стороны, какой смысл? Весьма вероятно, что Диксону этот курс вообще не грозит. Зачем тогда брать в голову «заинтересованность», выказываемую Мики и тремя красотками? Диксон вздохнул и снял телефонную трубку.

Дальше все происходило очень быстро. Если дозвониться куда-либо из дома Уэлчей обыкновенно с первого раза не получалось (и у Диксона была возможность это проверить), в дом Уэлчей звонки поступали с пугающей скоростью. Уже через пятнадцать секунд раздался голос миссис Уэлч:

— Селия Уэлч слушает.

Диксон словно зубом на неразмолотую крупинку в крекере попал. Надо же, наличие миссис Уэлч совсем вылетело из головы. Хотя чего волноваться? Почти нормальным тоном Диксон произнес:

— Могу я поговорить с профессором Уэлчем? Если вас не затруднит.

— Мистер Диксон, это вы? Пока я не позвала мужа, позвольте узнать, если, конечно, мое любопытство не кажется вам чрезмерным, что вы вытворяли с простыней и одеялами, когда…

Диксон едва не взвыл. Глаза его округлились, взгляд упал на газету, забытую на столе. Отчаянно соображая, он произнес не своим голосом (губы пришлось вытянуть трубочкой):

— Миссис Уэлч, вы, вероятно, обознались. Вам звонят из «Ивнинг пост». Здесь нет никакого мистера Диксона, смею вас уверить.

— Боже! Простите, пожалуйста. В первый момент я приняла вас… Мне очень неловко.

— Ничего страшного, миссис Уэлч. Не волнуйтесь.

— Сейчас я позову мужа.

— Вообще-то, миссис Уэлч, мне бы хотелось поговорить с мистером Бертраном Уэлчем. — Диксон заулыбался собственной находчивости, насколько позволяла трубчатость рта. Через несколько секунд страх пройдет.

— Не знаю, где он… Подождите минутку. — Миссис Уэлч отошла от телефона.

Самое лучшее сейчас — повесить трубку, подумал Диксон. Миссис Уэлч отправилась на поиски сына — значит, он дома. Именно эта информация нужна Кристине Каллаган. Остается позвонить ей. Да, немедленно повесить трубку.

Но было поздно. Характерное гавканье резануло по уху слишком скоро — у Диксона появились основания считать, что Бертран присутствует в преподавательской, просто наложил чары на свой сочный бородатый рот, и рот превратился в телефонную трубку.

— Бертран Уэлч у аппарата.

— Вас беспокоят из «Ивнинг пост», — выдавил Диксон как из тюбика.

— Я к вашим услугам, сэр.

Диксона чуть отпустило.

— Мы… мы бы хотели написать о вас пару строк, мистер Уэлч, в субботнем номере, — проговорил Диксон. План сам собою детализировался. — Если, конечно, у вас нет возражений.

— Возражений? У меня? О каких возражениях вы говорите? Где уж бедному художнику возражать против безобидной рекламки? Она ведь безобидная будет, правда?

Диксон издал фирменное «хо-хо-хо». На большее «тюбика» все равно бы не хватило.

— Совершенно безобидная, сэр, можете мне поверить. На самом деле мы уже располагаем парой-тройкой фактов. Нас интересует главным образом, над чем вы работаете в настоящий момент. Улавливаете мысль?

— Разумеется, сэр, улавливаю. Вот единственно правильный подход. У меня на грани завершения, смею вас обрадовать, как раз две-три безделицы. Среди них, кстати, весьма недурственная ню; впрочем, не знаю, не противоречат ли ню политике вашего издания и взглядам ваших читателей.

— Никоим образом, мистер Уэлч, никоим образом. Конечно, материал потребует специфической формы подачи, но это уж наша забота. Полагаю, с вашей стороны не последует возражений, если она будет фигурировать в статье как «женская фигура без ретуши»? Я ведь правильно понял — фигура женская?

Бертран захохотал, как ведущая гончая при взятии следа.

— О да, сэр, женская. Никакого потрясения основ. Ни единой задней мысли. Ни намека на двойное дно.

К лаю Диксон присовокупил собственный смех. То-то будет хохма для Бисли с Аткинсоном.

— А что насчет трактовки? Ведь так, кажется, говорит ваш брат художник — трактовка? — продолжал Диксон, когда, по Бертрановым подсчетам, приступ смеха должен был отпустить его.