Мудрая кровь

Утром он заявил, что у него очень болит грудь. В самом деле, всю ночь он громко кашлял — тяжелым гулким кашлем, звучавшим фальшиво. Она была уверена, что это лишь уловка, чтобы избавиться от нее, притворившись заразным.

«Он только прикидывается больным, — сказала она себе, идя по коридору, — он просто ко мне не привык». Она села на край огромной зеленой ванны и разорвала веревку на пакете. Развернула мокрую бумагу, бросила на пол и с изумлением уставилась на то, что оказалось в свертке.

Два дня пребывания на воздухе не пошли на пользу новому иисусу. Одна половина его лица была сплющена, на другой треснуло веко и из глаза сыпалась блеклая труха. Шабаш сидела, бессмысленно глядя на неведомое существо, словно не знала, что подумать, — а может, ничего не думала вообще. Так она просидела минут десять, не думая ни о чем, охваченная чувством, что в человечке есть что-то очень знакомое. Она никогда не видела ничего похожего, но, казалось, черты всех знакомых людей соединились в нем, словно из всех слепили одного человека, убили его и высушили.

Она взяла его на руки, придирчиво оглядела, и вскоре ее руки привыкли к его коже. Волосы на голове человечка растрепались, и она бережно пригладила их, держа его на руках и вглядываясь в перекошенное лицо. Его рот слегка сполз набок, так что тень улыбки чуть смягчала жуткое выражение лица. Она принялась легонько укачивать его, и постепенно на ее лице возникло робкое отражение его улыбки.

— Надо же, — прошептала она. — Да я погляжу, — ты красавчик.

Его головка уютно покоилась в изгибе ее плеча.

— А где ж твои мама и папа?

Ответ возник в ее сознании, точно вспышка молнии, и она даже ахнула от восторга.

— Ну что ж, пойдем, порадуем его.

Хейз проснулся в тот момент, когда за Енохом Эмери захлопнулась дверь. Обнаружив, что Шабаш в комнате нет, он вскочил и принялся спешно одеваться. Он был захвачен идеей, возникшей столь же внезапно, как и решение купить автомобиль: надо немедленно уехать в другой город и проповедовать Церковь Без Христа. Там он начнет все сначала: снимет комнату и заведет женщину. Главное, что есть машина, которая спокойно и без чужого вмешательства может довезти тебя куда угодно. Он посмотрел в окно на «эссекс». Автомобиль стоял под проливным дождем, большой, надежный. Хейз даже не заметил ливня — он видел только машину; если бы его спросили, он даже не смог бы сказать, что идет дождь. Почувствовав прилив сил, он отошел от окна и полностью оделся. Утром, когда он в первый раз проснулся, он решил, что заболел туберкулезом; чахотка словно росла всю ночь и хлюпала откуда-то снизу, кашель доносился до него точно издалека. Потом его засосало в бессильный сон, но проснулся он с этим планом и чувствовал, что в силах немедленно его воплотить.

Он вытащил из-под стола армейский рюкзак и принялся запихивать вещи. Их было немного, и часть уже лежала в рюкзаке. Его руки умудрялись складывать все, не дотрагиваясь до Библии, которая уже несколько лет камнем лежала на дне рюкзака, но, нашаривая место для запасной пары ботинок, он наткнулся на какой-то маленький продолговатый предмет. Это была коробочка с материнскими очками. Он совсем забыл, что у него есть очки. Он надел их, и тут же стена, перед которой он стоял, подступила совсем близко и пошла волнами. На двери висело зеркальце в белой раме,

он подошел к нему и взглянул на свое отражение. Расплывчатое лицо было темным и возбужденным, все черты углубились и исказились. Крохотные очки в серебряной оправе смазывали остроту взгляда, точно были призваны скрыть некий бесчестный план, запечатленный в глазах. Хейз нервно защелкал пальцами, — он вдруг забыл, что собирался сделать. В отраженных в зеркале чертах ему вдруг почудилось материнское лицо. Он отшатнулся и поднял было руку, чтобы снять очки, но тут дверь открылась, и перед ним появились еще два лица, одно из которых произнесло:

— Теперь зови меня мамочкой.

Второе лицо, маленькое и темное, прямо под первым, только жмурилось, словно человечек старался не смотреть на старого друга, который собирается его убить.

Хейз стоял неподвижно, по-прежнему держа одной рукой дужку очков, вторая же застыла в воздухе на уровне груди, а голова склонилась так, точно он научился смотреть всем лицом сразу. Он стоял в пяти шагах от пришельцев, но казалось, будто они подошли к нему вплотную.

— Спроси-ка своего папочку, куда это он собрался такой больной, — сказала Шабаш. — Спроси, не хочет ли он и нас взять с собой?

Зависшая в воздухе рука дернулась и попыталась схватить перекошенное личико, но промахнулась; дернулась и опять поймала воздух; наконец, рванулась вперед, вцепилась в скрюченное тельце и шмякнула его об стену; голова раскололась, выпустив легкое облачко пыли.

— Ты разбил его, — завопила Шабаш, — а он был мой! Хейз поднял человечка с пола, открыл дверь, которую хозяйка называла пожарным выходом, и швырнул его туда. Дождь хлестнул в лицо, он отпрыгнул назад и недоуменно застыл, словно готовясь к удару.

— Не надо было его выбрасывать,— взвизгнула Шабаш.— Я бы его починила!

Он снова подошел к двери и взглянул на серую пелену. Капли падали на шляпу, громко шлепая, точно на кусок жести.

— Как я тебя увидела, я сразу поняла, какой ты плохой и злобный, — произнес позади яростный голос. — Сразу поняла, что ты никому ничего не позволишь. Я знала, ты такой гадкий, что можешь ударить ребенка о стену. Я знала, что ты никогда не будешь веселиться и другим не дашь, и все потому, что тебе никто не нужен, кроме Иисуса!

Он обернулся и угрожающе занес руку, едва не потеряв равновесие в дверном проеме. По стеклам очков стекали капли, ползли по красному лицу, блестели на краях шляпы.

— Мне нужна только правда, — крикнул он. — И то, что ты видишь, и есть правда, и я тоже ее вижу.

— Обычные штучки проповедника, — сказала она.— Куда это ты собрался бежать?

— Я вижу одну-единственную правду! — снова крикнул он.

— Куда это ты собрался бежать?

— В другой город, — произнес он громко и хрипло, — чтобы проповедовать правду Церкви Без Христа! У меня есть машина, на которой я могу… — Но тут он закашлялся. Это был даже не кашель — он звучал, точно слабый призыв о помощи со дна каньона, но цвет и выражение понемногу стали исчезать с лица Хейза, пока оно не стало таким же безликим и пустым, как текший за его спиной дождь.

— И когда же ты хочешь ехать? — спросила она.

— Вот только чуть посплю.— Он сорвал очки и вышвырнул их за дверь.

Ничего у тебя не выйдет, — сказала она.

ГЛАВА 12

Несмотря ни на что, Енох не мог отделаться от мысли, что новый иисус как-то его отблагодарит. Эта благая надежда состояла на две трети из подозрений и на одну из страстного желания. Весь день, после того как он ушел от Шабаш Хокс, мысль эта преследовала его. Он не очень ясно представлял, какого вознаграждения хочет, амбиций у него хватало: он стремился многого добиться в жизни. Ему хотелось жить все лучше и в конце концов достичь совершенства. Он надеялся стать Молодым Человеком Будущего — как герои реклам страховых компаний. Он хотел, чтобы когда-нибудь выстраивались очереди желающих пожать ему руку.

До вечера он просидел дома в беспокойстве; кусал ногти, ободрал остатки шелка с зонтика домохозяйки, а потом выломал и спицы, так что осталась черная палка с острым стальным наконечником и ручкой в виде собачьей головы, походившая на инструмент для какой-то особой старомодной пытки. Енох походил взад-вперед по комнате с этой палкой и решил, что на бульваре она придаст ему достоинства. Часов в семь вечера он надел пальто, взял палку и направился в ресторанчик по соседству. У него было ощущение, что его ждет какая-то награда, но он нервничал, опасаясь, что придется не получить ее, а вырвать силой.

Енох никогда не принимался за какое-нибудь дело, предварительно не поев. Ресторан назывался «Парижская еда»; это был закуток футов шесть в ширину, между обувной мастерской и химчисткой. Енох забрался на самый дальний табурет у стойки и заказал гороховый суп и молочный коктейль с шоколадом.