Радуга тяготения

— Вот, прошу, — взвешивая на руке толстую отксеренную пачку, — Эфемерида. С учетом нового вращения.

— Это что же — значит, кто-то по правде нашел Bodenplatte?Полюс?

— Саму дельта- t. На весь мир, естественно, не кричали. «Экспедиция Кайзерсбарта [406]» нашла.

Псевдоним, ясное дело. Все знают, что у кайзера нет никакой бороды.

Когда с тобой вот-вот случится нечто настоящее, ты идешь вперед, и прозрачная поверхность, параллельная твоей собственной, гудит и рассекает оба уха, отчего глаза становятся очень зоркими. Свет отдает бледно-голубым. Ноет кожа. Наконец-то: настоящее.

Здесь, в хвостовом отсеке 00000, эта ясная поверхность явилась Готтфриду буквально: имиколексовый кокон. Из-под пленки внимания всплывают обрывки детства. Вот яблочная кожица взрывается туманностями, вот он глядит в искривленное красное пространство. Взор все затягивается, затягивается, все дальше… Пластиковая поверхность мелко трепещет: белесая насмешка, недруг цвета.

Снаружи промозгло, а жертва одета легко, но ему тепло здесь. Белые чулки приятно натягиваются на петельках подвязок. Он отыскал в трубе неглубокий изгиб и положил туда щеку, глядя в кокон. Волосы щекочут спину, оголенные плечи. Здесь сумрачно, выбелено. Специальная такая нора, чтоб в ней лежать, свадебная, открытая мертвенным пространствам вечера, ждет того, что ему предстоит.

В ухе с динамиком зудят телефонные переговоры. Голоса металлические и сильно фильтруются. Жужжат, как речь хирургов, когда отплываешь под эфиром. Звучат только слова ритуала, но Готтфрид все равно различает голоса.

Слабый запах «Имиколекса» обнимает его — Готтфрид знает этот запах. Он Готтфрида не пугает. Так пахло в той комнате, где Готтфрид уснул много-много лет назад, давным-давно, в сладком параличе детства… так пахло, когда пришли сны. А сейчас пора просыпаться в дыхании того, что всегда было по-настоящему. Давай, просыпайся. Все хорошо.

ЛОС-АНДЖЕЛЕС (ПНС) — Ричард М. Жлобб, ночной управляющий кинотеатра «Орфей» на Мелроуз, выступил против «безответственного», по его выражению, «использования губной гармоники». Или, говоря точнее, «гарбодики», поскольку управляющий Жлобб страдает хроническим воспалением аденоидов, и это сказывается на его речи. И друзья, и недоброжелатели зовут его «Аденоид». Так или иначе, Жлобб утверждает, будто очереди к нему, в особенности на полуночные показы, из-за упомянутого музыкального инструмента практически охвачены анархией.

Это продолжается с нашего Кинофестиваля Бенгта Экерута / Марии Касарес, — жалуется Жлобб. Ему за пятьдесят, у него второй подбородок и вечная пятичасовая щетина (худшая из всех Часовых Щетин на сегодняшний день), а также привычка вскидывать руки, изображая перевернутый «пацифик» — что соответствует также букве «U» в семафорной азбуке, — при этом являя взорам бесчисленные ярды белых отложных манжет.

«Глянь, Ричард, — глумится прохожий, — у меня твои манжеты вот где», — отвратительнейшим способом обнажаясь и манипулируя крайней плотью таким манером, который ваш корреспондент не имеет возможности описать на этой странице.

Управляющий Жлобб легонько вздрагивает.

«Несомненно, один из зачинщиков, — шепчет он. — У меня от него одни неприятности. И еще от Стива Эдельмана. — Он произносит „Эдель-бад“. — Я, гаг бидиде, заброздо дазыбаю ибеда».

Дело, о котором идет речь, еще пребывает на стадии рассмотрения. В прошлом году голливудскому бизнесмену Стиву Эдельману было предъявлено обвинение в 11569 (Покушение на Босячество при посредстве Подрывного Инструмента); в настоящее время он находится в Атаскадеро под бессрочным наблюдением. Утверждается, что Эдельман в беззаконном состоянии рассудка предпринял попытку сыграть последовательность аккордов, входящую в список Министерства юстиции, — на улице и в присутствии целой очереди свидетелей, выстроившейся у кинотеатра.

«Вдоба-авок теперь они все так делают. Ну, не „все“, вы уж позвольте мне уточнить, разумеется, настоящие нарушители закона — всего-навсего небольшое, однако шумное меньшинство, я хотел сказать — все, которые как Эдельман. Уж конечно не все эти добрые люди в очереди. А-ха-ха. Позвольте я вам кое-что покажу».

Он приглашает вас в черный «фольксваген» Управляющего, и не успеваете вы глазом моргнуть, как попадаете на шоссе. У развязки Сан-Диего и Санта-Моники Жлобб указывает на участок мостовой: «Вот здесь-то я его впервые и увидел. За рулем „фолька“, прям как у меня. Вообразите, а. Я глазам своим не поверил». Однако здесь нелегко посвятить все внимание управляющему Жлоббу. Шоссе Санта-Моники по своему обыкновению предстает сценой всех автоглупостей, известных человечеству. Оно не такое белое и благовоспитанное, как Сан-Диего, коварством замысла ему не тягаться с Пасадиной, и оно не дотягивает до Портовой трассы с точки зрения гетто-суицидальности. Нет, как ни трудно это признать, Санта-Моника — шоссе для шизиков, и сегодня все они сели за руль, отчего вслушиваться в занимательную историю Управляющего затруднительно. В их присутствии невозможно сдержать некую дрожь отвращения, почти Некую рефлекторную Совестливость Добрых. Тараторя, они надвигаются со всех сторон, роятся, за боковыми стеклами закатывают глаза, играют на гармониках и даже на казу,совершенно презрев Запреты.

«Не напрягайтесь. — Глаза Управляющего характерно поблескивают. — В округе Ориндж им всем найдется славный домик под охраной. Прямо возле Диснейленда», — и затем пауза: вылитый комик из ночного клуба, одинокий в своем круге дегтя, в своем меловом ужасе.

Со всех сторон подступает смех. Полногласный хохот преданных слушателей доносится из четырех углов мягкого салона. С безотчетным испугом вы понимаете, что в машине установлено некое стерео-оборудование, а в бардачке обнаруживается целая аудиотекаподобных записей: АПЛОДИСМЕНТЫ (ВОСХИЩЕННЫЕ), АПЛОДИСМЕНТЫ (ВОЗБУЖДЕННЫЕ), ОЗЛОБЛЕННАЯ ТОЛПА в ассортименте на 22 языках, МНОГО ДА, МНОГО НЕТ, ПОКЛОННИКИ-НЕГРЫ, ПОКЛОННИЦЫ, АТЛЕТИЧЕСКАЯ — да ладно вам — БОРЬБА С ОГНЕМ (ТРАДИЦИОННЫМ), БОРЬБА С ОГНЕМ (ЯДЕРНЫМ), БОРЬБА С ОГНЕМ (ГОРОДСКИМ), СОБОРНАЯ АКУСТИКА…

«Мы, естественно, вынуждены прибегать к некоемушифру, — продолжает Управляющий. — Как всегда. Но взломать любой шифр не так уж сложно. Вот почему оппоненты обвиняют нас в том, что мы презираем народ. Но вообще-то мы играем по правилам. Мы не чудовища. Мы понимаем, что нужно дать им некийшанс. Нельзя ведь отнимать у них надежду, правда?»

«Фольксваген» теперь в центре Л.А., где поток машин жмется к обочинам, пропуская автоколонну — темные «линкольны», несколько «фордов», даже какие-то «джи-эм-си», но ни одного «понтиака». На ветровых и задних стеклах — флуоресцентные оранжевые наклейки с надписью ПОХОРОНЫ.

Теперь Управляющий шмыгает носом:

«Он был одним из лучших. Я сам поехать не смог, но послал высокопоставленного помощника. Интересно, кто его заменит», — и нажимает тайную кнопочку под приборной доской. На сей раз вместо смеха — редкие мужские «оло-хо» с оттенком сигарного дыма и выдержанного бурбона. Редкие, но громкие. Слышны отдельные фразы — например, «Ну ты даешь, Дик!» и «Слушайте, слушайте.».

«У меня есть фантазия о том, как я умру. Вам, наверное, платят они, но это ничего. Вы послушайте. 3 часа ночи, шоссе Санта-Моника, тепло. Все окна опущены. 70, 75 в час. Ветер задувает в машину и подхватывает сзади с пола тонкий пластиковый пакет, обычный пакет из химчистки: он плывет по воздуху, подкрадывается из-за спины, призрачно-белый в свете дуговых ламп… обертывает мне голову, такой тонкий и прозрачный, что я и не замечаю, пока момент не упущен. Пластиковый кокон удушает до смерти…»

По шоссе Голливуд, между таинственно крытой фурой и жидководородным танкером, зализанным, как торпеда, мы подъезжаем к целому каравану губных гармонистов.