Секрет Сабины Шпильрайн

Лилиана Аркадьевн

а села и положила на стол небольшой пакет. «Я пришла попрощаться. Мы с мужем завтра уезжаем в Сибирь, он с трудом получил эвакуационный листок на нас двоих». «Поздравляю», - ответила Сабина, как мне показалось, с завистью.

Я уже слышала про эти эвакуационные листки, без которых нельзя было купить билет на поезд, - их выдавали не всем, а только тем, кому доверяло городское начальство. Что это такое – начальство, я не знала, но ясно было, что нам с Сабиной оно не доверяет. Я даже иногда видела во сне это начальство, оно выглядело как опечатанная дверь нашей бывшей квартиры на Пушкинской и напоминало мне про исчезнувшую навек Ирку Краско.

«Я очень боюсь этого переезда. Я уже не говорю о бесконечных пересадках и бомбежках на дорогах, но главное, говорят, что в Сибири нечего есть и ужасно холодные зимы, а у меня даже шубы нет. И я понятия не имею, где мы там будем жить, на чем спать» «Так, может, не стоит уезжать отсюда, где у вас все удобно и устроено?» - дерзко вмешалась я в разговор взрослых, но

«Я не могу остаться здесь. То есть, я сама, может, и осталась бы, но Дмитрий очень боится за мою жизнь. Ведь я- еврейка». «Вы - еврейка? Вот уж бы ни за что не подумала!» - воскликнула Сабина, словно наново разглядывая голубые глаза и золотистые кудри нашей гостьи. «Неужели мое признание, что я ездила лечить свой невроз к Зигмунду Фрейду, не навело вас на эту мысль

? По-моему, тогда все пациенты великого профессора были только евреи. Как впрочем и все его ученики и ассистенты. Все, за исключением его друга-предателя, Карла-Густава Юнга».

«Что вы знаете о Юнге, чтобы так его обзывать?» – раздраженно выкрикнула Сабина, и я испугалась, что она сейчас разобьет предпоследнюю чашку севрского фарфора. Но Лилиана не стала вступать с ней в спор, а, наоборот, лукаво улыбнулась и сообщила с намеком, что о Юнге она как раз кое-что знает: «Ведь я и его пациенткой была. Он – очень привлекательный мужчина, и я даже была к нему неравнодушна. А он очень интересовался влюбленными в него истерическими девицами – он коллекционировал их для своих научных работ».

Пальцы Сабины стиснули хлебную корочку так, что она хрустнула и сломалась: «И вы были одним из его экспонатов?» «Ну да! – засияла Лилиана всеми складочками лица. – Об этом я вам и рассказываю!» «Когда это было? Еще до Первой мировой?»

«Ну, конечно, до, перед самой войной! Ведь только тогда и можно было попасть из России в Европу. Мне было чуть больше семнадцати лет, и я все время стремилась раздеться на публике догола. Мои чопорные еврейские родители сгорали от стыда и решились истратить последние сбережения, лишь бы меня вылечить. Так я попала сперва в Вену к профессору Фрейду, а потом, когда началась война, мне пришлось уехать в Цюрих с рекомендательным письмом к Юнгу».

«Ну да, и там вы стали экспонатом его коллекции». «Именно, стала экспонатом, и никогда об этом не пожалела – это бросило отсвет на всю мою жизнь. Разумеется, маме и папе я ничего не рассказала, у них было достаточно хлопот с тем, как вернуть меня обратно домой. Но, представьте, я вылечилась совершенно!» «Я легко могу себе это представить – ведь я тоже совершенно вылечилась таким способом!» «Так вы тоже были экспонатом коллекции Юнга?» «Более того, я эту коллекцию открыла - я была ее первым экспонатом. Но тогда я так не думала, я воображала, что нашла великую любовь».

«Боже, почему мы с вами не встретились раньше? Ведь мне всю жизнь не с кем было об этом поговорить! Не с Димой же, правда? Он, конечно, ничего о Юнге не знает. А теперь говорить нам уже некогда, мне надо убегать, чтобы собираться в опасную дальнюю дорогу». «Почему же вы считаете, что остаться здесь опасней, чем уехать?»

«Но, Сабина, вы, конечно, слышали об ужасных расстрелах еврейского населения, о которых шепотом говорит вся страна?» «Но почему шепотом? Если это правда, почему не кричать об этом из каждого

?» «Вы прекрасно знаете, почему. Потому что у нас ложь дороже правды».

И тут Лилиана заплакала, размазывая по своему светлому личику следы черной туши, которой были подведены ее глаза. Мне стало ясно, что пришло время мне вмешаться в их прыгающую с ветки на ветку беседу. Пора было спустить их с веток на землю. Я совсем недавно поняла, как выгодно быть среди взрослых умным ребенком, который притворяется наивным. Я вроде бы робко тронула Лилиану за руку и дерзко спросила: «А что вы принесли в этом пакете, Лилиана Аркадьевна?»

«Ой, совсем забыла! – вздрогнула Лилиана. – Я принесла вам одну дорогую моему сердцу вещичку, которую не могу взять с собой. Размер разрешенного нам багажа строго ограничен, а я не сомневаюсь, что нашу квартиру разграбят немедленно после нашего отъезда». Она стала развязывать веревочки, которыми был связан пакет, но руки ее так дрожали, что она никак не могла справиться с узелками. Я взяла ножницы и, спокойно разрезав веревочки, развернула старую газету, в которую была завернута небольшая круглая ваза, сверкающая всеми красками радуги.

«Что это?» – изумилась Сабина. «Вы не узнаете? Эта ваза расписана самим Густавом Климтом». Сабина нежно погладила вазу кончиками пальцев: «Густав Климт! В здешнем страшном болоте я совсем забыла о нем. А ведь он был моим любимым художником! Как я могла забыть его картины - «Поцелуй», «Портрет Адели», «Золотая рыбка», «Русалки»! Когда Юнг приезжал в Вену, мы встречались с ним в кафе Климта. Я иногда сомневаюсь - неужели это я, Сабина Шефтель, сидела за столиком с Юнгом и пила кофе со знаменитыми розовыми пирожными? Впрочем, тогда я была Сабина Шпильрайн. Была ли? Мне иногда кажется, что той жизни вовсе не было, что она мне просто приснилась. Как много раз я жалела, что поддалась уговорам мужа и вернулась сюда!».

«Не стоит жалеть, – утерла слезы Лилиана, - той жизни уже нет и в Вене, там все взорвалось и пошло прахом. Зато теперь вам следует уехать отсюда. Почему вы не пытаетесь получить эвакуационный листок?»

«Неужели я должна это объяснять? Мне повезло – про меня забыли власти. Я двадцать лет прожила в Европе, я привезла в СССР психоанализ и за это была с позором изгнана отовсюду. Мои три талантливых брата были арестованы и расстреляны, моего мужа довели до самоубийства. И, как ни странно, про меня забыли – я зарылась в грязь так глубоко, что меня перестали замечать. Как вы думаете, стоит ли напоминать им о себе?»

«Что ж, пожалуй, вы правы. А жаль, хорошо бы вам уехать, - вздохнула Лилиана и заторопилась. – Боже, как я у вас задержалась! На улице уже совсем стемнело!»

«Лина, давай проводим нашу гостью до трамвая. Ведь мы, возможно, видимся в последний раз».

«Как страшно, как страшно! – повторяла Лилиана, спускаясь по лестнице. – Даст ли нам судьба пережить этот ужас?»

На прощанье Сабина и Лилиана расцеловались, как сестры, и мы с Сабиной не спеша вернулись к себе. В квартире было темно и тихо, и, только случайно зайдя в нашу комнату за книгой, я обнаружила там маму Валю. Она лежала на кровати в темноте, не снявши ни сапог, ни даже рюкзака. Подумав, что она спит, я прошла на цыпочках к книжной полке, чтобы ее не разбудить, но услышала, что она тихо плачет.

«Что случилось, мама Валя?»

«Сегодня в госпиталь пришло извещение, что Лев пропал без вести! - Тут мама Валя вдруг стала биться головой о кроватный столбик. - Ты понимаешь, что это значит? Если он попал в плен, немцы его убьют - ведь он еврей!» Она завыла и стала биться в истерике, на губах у нее выступила пена. На шум вбежала Сабина и бросилась растирать ей виски, но мама Валя не давалась, а, вырываясь из Сабининых рук, заходилась все сильней и сильней: «У меня была такая несчастная жизнь! Сначала погиб брат, потом муж, а теперь, когда я, наконец, нашла человека, которого полюбила, он оказался еврей! И его за это убьют! Убьют! Убьют!»