Секрет Сабины Шпильрайн

«Сабина говорит, что она была его любимой ученицей».

«Выдумки это все! - рассердилась мама Валя.- Сабина тебе черте чего наговорит, а ты слушаешь, развесив уши!»

«Выдумки или нет, только никому никогда об этом не говори, если хочешь добра своей Сабине», - сказал Лев Аронович и, подцепив на вилку кусок селедки, отправил его в рот.

12.

С тех пор прошло три года и в нашей квартире произошло много перемен. Я даже не знаю, с чего начать - может, лучше всего по порядку? Рената уехала в Москву сразу после похорон, оставив Сабину и Еву совсем без денег: ведь Сабину уволили из школы, а без посылок от Павла Наумовича им часто нечего было есть. Сначала Сабина старалась продавать оставшиеся у нее ценные вещи, но очень скоро она продала все, что у нее было. И тут мама Валя придумала ей новую профессию - она помогла Сабине собрать небольшую группу детей, с которыми Сабина гуляла после школы и учила их говорить по-немецки.

Я тоже ходила в эту группу и даже по просьбе Сабины играла с детьми в немецкие игры, чтобы им не было скучно просто гулять. Детей было четверо, все из второго класса - в первый год Инна, Оля, Толик и Олег, а во второй Ляля, Дима, Лена и опять Олег, но уже другой. А в третий год группы уже не было, потому что началась война.

Ну вот, я все напутала, я ведь собиралась рассказать все по порядку, а война началась не сразу, а только после того, как я перешла в шестой класс. А по дороге случилось много разного, от чего жизнь в нашей квартире сильно изменилась. Во-первых, мама Валя вышла замуж. За кого бы вы думали? Правильно, за молодого хирурга Льва Ароновича, при котором она служила медсестрой во время ночных операций – так что вредная Рената оказалась права, хитро намекая на эти ночные операции.

Я не сразу догадалась, что мама Валя вышла замуж, потому что они это сперва скрывали – говорят, из-за меня, чтобы меня не огорчить. Зато я сразу догадалась, что Лев Аронович – еврей, но маму Валю это нисколько не беспокоило, потому что она давно перестала считать евреев богатыми и жадными. Она так плакала и убивалась после смерти еврея Павла Наумовича, что только еврей Лев Аронович смог ее утешить.

Но главная их проблема была в том, что они не хотели спать со мной в одной комнате, и поэтому Лев Аронович никогда у нас не ночевал. Он жил в общежитии мединститута, куда мама Валя ходила к нему тайно, а это было строго запрещено. И они все время боялись, что их когда-нибудь поймают, и Льва Ароновича выгонят из общежития.

Но тут у нас случилось новое событие, которое сразу решило много проблем. Прошлым летом вдруг приехала из Москвы Рената и сообщила, что у нее большие успехи в московской филармонии – которую я раньше называла мелормонией. Она приехала красивая и нарядная, и все время корчила гримасы при виде нашей бедной одежды и скудной еды. Она похвасталась, что у нее есть важный друг, профессор в школе для одаренных детей, и что она приехала к нам не просто в гости, а чтобы отвезти Еву в Москву на прослушивание.

«Я не могу оставить ее в нищете в этом жалком городе, где ей никогда не удастся достигнуть тех высот, которых заслуживает ее талант!» Когда она объявила об этом вслух на кухне, только я обратила внимание, как Сабина закусила губы, ушла к себе в спальню, легла в кровать и укрылась одеялом с головой. Ничего не замечая, Рената и Ева весело обсуждали, какие нужно купить Еве платья и какие произведения она будет играть. «Моцарта или Брамса?» - спрашивала Ева. «Конечно, Брамса, это твой коронный номер», - отвечала Рената.

Я осторожно проскользнула к Сабине в спальню, легла на соседнюю кровать и сказала ей на ухо: «Не огорчайся, пусть они уезжают, а я останусь с тобой». Ева уехала с Ренатой, и через неделю вернулась за своими вещами – Рената была права, после прослушивания ее тут же приняли в эту одаренную школу. Поскольку школа была всесоюзная, при ней был интернат – это такой дом, где одаренные дети спали и ели.

И тогда мама Валя объявила, что они со Львом Ароновичем недавно поженились и теперь ее фамилия – Гинзбург. Получилось, что только я осталась Столярова: папа Леша умер, а мама Валя стала Гинзбург. «Оставайся Столярова, - сказала мама Валя. - Хоть бедный Леша был не подарок, тебе его фамилия в жизни пригодится». Она теперь не боится, что ее спросят, какая у нее была раньше фамилия - до Гинзбург она была Столярова, а глубже никто не копает. Но, слава Богу, никто не потребовал, чтобы я называла нашего нового Гинзбурга папа Лева, я могла говорить ему просто Лев - он считал, что это звучит красиво и душевно. Он так и сказал «душевно».

Мы устроили маленькую свадьбу, мама Валя испекла торт, а Сабина испекла какое-то итальянское блюдо из лапши с фаршем под названием «лазанья», которое немного подгорело, но все равно было очень вкусное. На свадьбу пригласили профессора Синицкого, руководившего диссертацией Льва, и его жену Лилиану Аркадьевну. Я для этого случая вплела в косички голубые банты под цвет глаз, маме Вале портниха сшила белое платье с кружевным воротником, и Сабина тоже принарядилась - для этого она вытащила из сундучка, хранившегося под кроватью, длинное сиреневое платье с пышными рукавами.

Подстать нашим красивым нарядам стол мы накрыли в Сабининой столовой, где на кружевной скатерти расставили остатки драгоценного фарфорового сервиза, при виде которого жена профессора высоко подняла брови и воскликнула: «Откуда у вас такая прелесть?» Она тоже принарядилась ради нашей свадьбы – на ней было серое платье из блестящего шелка, обшитое черными кружевами. От ее вопроса щеки Сабины заполыхали малиновыми пятнами и она сказала тихо: «Это остатки моего приданого».

Лилиана Аркадьевна на этом не успокоилась, она перевернула одну из уцелевших фарфоровых чашечек и разглядела какой-то значок на ее донышке. «О-о-о! – пропела она, - настоящий севрский фарфор! Где вы его купили?» На Сабину вдруг что-то накатило, она забыла про свою вечную осторожность и ответила: «В Вене». «О,вы бывали в Вене?» - не унималась профессорша. «Да, я там жила несколько лет, пока посещала семинар профессора Зигмунда Фрейда».

Ноздри Лилианы Арнольдовны затрепетали: «В доме девятнадцать на Берггассе?» «Боже, вы там бывали?» – задохнулась Сабина. «Да, у меня в юности было небольшое расстройство нервов и я ездила к доктору Фрейду на консультацию». «Значит, вы тоже ходили туда, сначала по Порцелланштрассе, потом сворачивали на Берггассе и входили в дом девятнадцать? Поднимались по этой роскошной лестнице, с цветными окнами на каждой площадке?» «Да, да, лестничные окна выходили во внутренний дворик с круглой клумбой в центре. А поднявшись по лестнице я звонила у тяжелой дубовой двери и мне открывала красивая молодая женщина, которая была секретаршей Фрейда». «Это была Минна, сестра его жены Магды».

Мне казалось, что Сабина и Лилиан не слушают друг друга, а поют дуэтом, как пели в опере, куда Сабина несколько раз водила меня с Евой, что-то вроде: «Бежим, бежим! – О, ты прекрасна! - Бежим! Погоня близко! – Дай мне взглянуть в глаза твои!» Их пение не понравилось профессору. «Лили, - сурово сказал он по-немецки – ты забываешься». У Лили испуганно затрепыхались ресницы. «Не беспокойтесь, - утешила я их по-немецки, - в нашем доме вы можете разговаривать без опасений о чем угодно».

Профессор захохотал так, что фарфоровые чашечки зазвенели на фарфоровых блюдечках. «Это что за чудо-дитя с косичками?» - спросил он, утирая слезы. «Это моя дочь - Сталина!» – гордо ответила мама Валя. Профессор поморщился, и я быстро сказала: «Не обращайте внимания, герр профессор. Зовите меня просто Лина».

Тогда, задыхаясь от смеха, он спросил меня: «А что думаешь о Зигмунде Фрейде ты, чудо-дитя с именем Сталина?» Я понятия не имела, что думать о Зигмунде Фрейде, и постаралась схитрить. «Скромность не позволяет мне высказывать свое мнение о столь великом человеке», - процитировала я из одной немецкой книжки, которую мы с Сабиной читали совсем недавно.

Профессор Синицкий перестал смеяться и сказал серьезно: «Что ж, вполне естественно. Знаете ли вы, что имя Фрейда сегодня запрещено не только в России, но и в Германии?»