Мерсье и Камье

— Какое гиблое место, — сказал Камье. — Не здесь ли мы потеряли наш сак?

— Недалеко отсюда, — сказал Мерсье.

Меж высокими старинными домами бледная полоска неба представлялась даже более узкой, чем улица. Ей полагалось бы, напротив, представляться более широкой. Это ночь исполняла свои маленькие трюки.

— Все… более-менее теперь? — сказал Мерсье.

— Прости? — сказал Камье.

— Я спросил все ли, ну, знаешь, более-менее, с тобой, теперь.

— Нет, — сказал Камье.

Несколько мгновений спустя глаза его наполнились слезами. Старые люди довольно легко ударяются в слезы, вопреки тому, чего можно было бы ожидать.

— А ты? — сказал Камье.

— Тоже, — сказал Мерсье.

Домов становилось все меньше, улицы становились все шире, небо просторнее, они снова могли видеть друг друга, им нужно было лишь головы повернуть, одному налево, другому направо, всего лишь поднять головы и повернуть их. Затем внезапно все развернулось перед ними, как бы пространство зазияло, а земля смешалась с с тенью, отброшенной ею в небо. Но такого рода отвлекающие моменты долго не длятся, и вот они уже снова подавлены своим положением, двух стариков, один длинный, другой коротышка, на мосту. Сам-то по себе мост был очарователен, если послушать знатоков. Очаровательный, очаровательный мост. А почему бы и нет? Назывался он, как бы там ни было, Шлюзовый мост, и назывался так совершенно справедливо, стоило перегнуться через перила, чтобы на этот счет рассеялись всякие сомнения.

— Вот мы и пришли, — сказал Мерсье.

— Пришли? — сказал Камье.

— Под конец как на крыльях летели, — сказал Мерсье.

— И где твой вид? — сказал Камье.

— У тебя глаз нет? — сказал Мерсье.

Камье вглядывался в разные горизонты, как всегда destrorsum [55].

— Не торопи меня, — сказал он. — Попробую еще раз.

— С берега лучше видно, — сказал Мерсье.

— А какого хера мы тогда торчим здесь наверху? — сказал Камье.

— У тебя нет сил еще на пару шагов?

Они сошли на берег. Там была скамейка со спинкой, готовая подхватить их. Они сели.

— Ну вот, — сказал Камье.

На канал тихо падал дождь, к немалому огорчению Мерсье. Но высоко над горизонтом облака растрепались в длинные черные пряди, тонкие, словно распущенные волосы плакальщиц. Природа в наиглубочайших своих проявлениях.

Я вижу сестру-соузницу нашу Венеру, — сказал Камье, — идущую ко дну среди останков небокрушения. Я надеюсь, ты не этого ради сюда меня приволок.

— Дальше, дальше, — сказал Мерсье.

Камье сделал из ладони козырек.

— Дальше к северу, — сказал Мерсье. — К северу, я сказал, не к югу.

— Подожди, — сказал Камье.

Немного туда, немного сюда.

— Это и есть твои цветы? — сказал Камье.

— Ты видел? — сказал Камье.

— Я видел несколько слабых отблесков, — сказал Камье.

— Тебе нужно приноровиться, — сказал Мерсье.

— Я мог бы увидеть и получше, если бы надавил себе пальцем на глаз, — сказал Камье.

— Блаженные Острова древних, — сказал Мерсье.

— Не много же им было надо, — сказал Камье [56].

— Ты подожди, — сказал Мерсье, — ты лишь едва увидел, но ты никогда теперь не забудешь, и ты вернешься.

— Что это за мрачная домина? — сказал Камье.

— Больница, — сказал Мерсье. — Кожные заболевания.

— Самое то для меня, — сказал Камье.

— И слизистой оболочки, — сказал Мерсье. Он навострил уши. Не все уж так — до воя — нынче вечером.

— Должно быть, еще слишком рано, — сказал Камье.

Камье поднялся и пошел к воде.

— Осторожно! — сказал Мерсье.

Камье вернулся на скамейку.

— Помнишь попугая? — сказал Камье.

— Я помню козла, — сказал Камье.

— У меня такое чувство, что он умер, — сказал Мерсье.

— Мы не много встречали животных, — сказал Камье.

— У меня такое чувство, что он уже был мертв в тот день, когда она нам сказала, что выпустила его за городом.

— Он не стоит твоей печали, — сказал Камье.

Он подошел второй раз к воде, некоторое время сосредоточенно всматривался в нее, затем вернулся к скамейке.

— Ну, — сказал он, — я должен идти. Прощай, Мерсье.

— Спокойного сна, — сказал Мерсье.

Оставшись один, он смотрел, как гаснет небо и темнота становится полной. Он не отрывал глаз от поглощенного горизонта, ибо знал по опыту, на какие тот еще способен последние судороги. И в темноте он мог также лучше слышать, мог слышать звуки, которые долгий день скрывал от него, человеческие шепоты, например, и дождь на воде.

1946