Последнее лето - твое и мое

— Понимаешь, магазин был закрыт. Я подумал, что смогу заказать их с материка, чтобы привезли на пароме, но там было тоже закрыто. Надо было заранее предусмотреть.

— Тогда где ты их достал? — ошеломленно спросила она.

— У Дона Рона в яхт-клубе.

— Не может быть.

Она вдруг захихикала, как двенадцатилетняя девчонка.

— Может. Почему бы и нет?

Она продолжала смеяться.

— Да так.

— Я принес кое-что еще, — сказал он.

Голос его звучал спокойно, убедительно и в то же время легко. Неужели это действительно Пол?

Он положил на песок свою ношу. Потом развернул одеяло.

— Я принес вот что, — сказал он. — Чтобы лежать.

Она ожидала подвоха, но он не отвел взгляда.

— Хорошая мысль, — затаив дыхание, сказала она.

Он не шутит? Он действительно собирается довести дело до конца или прибегает к какой-то мудреной психологии от противного? Она внимательно всматривалась в его лицо, выискивая намек на расчетливость, но не находила.

— А это, — добавил он, — на потом.

Это был пакет печенья с шоколадной крошкой.

На потом. Она лишилась дара речи. Не могла вымолвить ни слова.

— А вот это, — сказал он, — для тебя, не для меня.

Это была бутылка вина.

Алиса была тронута. Она едва не плакала.

— Немного волнуешься? Хочешь выпить? Я принес штопор.

Она провела рукой по глазам.

— Думаю, все нормально, — пробормотала она.

Он дотронулся до ее плеча. Потом приблизил губы к ее уху.

— После всего, что с нами было, надо сделать это хорошо. Согласна?

Он расстелил одеяло. На этот раз не пришлось даже бороться с ветром — было тихо. Пол устроил им местечко на ничейной территории между двумя деревнями, в низинке между дюнами. Здесь их никто не потревожит.

Теперь испуганный вид был у нее, а он чувствовал себя уверенно. Но ему не хотелось своей уверенностью отпугнуть ее еще больше.

Он разложил все вещи, а потом уселся.

— Садись, — сказал он, и она села рядом.

Из-за облака вышла луна, осветив всю ее, в прелестном облегающем платье с мелкими синими и фиолетовыми цветочками. Он подумал о подарке, упакованном так, чтобы радовать взор, но мысли его были заняты только тем, что находится внутри.

Он постарался настроиться так, чтобы ее красота вызывала у него радость, а не страдание. Ее власть над ним была благожелательной. Он это понимал, хотя доверять этой власти было трудно.

— Не надо волноваться, — тихо произнес он. — Никто тебя не принуждает.

— Кто ты и что ты сделал с Полом? — прошептала она в ответ.

— Я привел его с собой, — сказал он. — Он сейчас здесь, с Алисой.

Наконец-то он здесь, с ней. Его удивляла собственная решимость, но в тот момент он действительно был полон решимости, которой хватило бы на них обоих и на любого, кто мог появиться. Именно этого он и хотел. Теперь, когда он решился, он торопил наступление будущего. «Берегись силы новообращенных», — подумал он.

В то же время он понимал, что скоро испытает великое и редкое наслаждение. Наслаждение, которое суждено испытать лишь раз в жизни, и, если не возьмешь от него все, окажешься глупцом. А ему надоело быть глупцом.

— Ты готова? — спросил он.

Было так темно, что он почти не видел ее золотистых глаз. А ему хотелось видеть. Хотелось, чтобы она видела его. Теперь, когда он решился.

— Я принуждаю тебя к этому? — робко спросила она.

— По мне видно, что принуждаешь?

— Нет, но честно. Ты не обязан. Я не рассержусь. Можешь, как и раньше, спать в моей постели.

— Я и хочу спать в твоей постели, — сказал он. Потом наклонился и поцеловал ее. Сначала поцеловал в щеку, потом в подбородок. — Я хочу сделать с тобой много вещей.

Он так долго любил ее, но прежде ни разу не целовал. Возможно, боялся того, к чему это может привести.

Он поцеловал ее в шею, а потом в место слева от нательного крестика. Потом в ключицу и в ухо. Вот она, Алиса! Эти ее места он хорошо знал, но никогда раньше до них не дотрагивался.

Он не торопился целовать ее в губы. Ибо, когда все-таки поцеловал, вынести это было почти невозможно. Он так и предполагал.

Она ответила на поцелуй. Близость становилась почти невыносимой. Он терял голову, не делая усилий обрести себя. Он целовал ее, словно делал это впервые. В каком-то смысле это и было впервые. Он тоже был девственником.

Ему захотелось рассказать ей об этом и других важных вещах, но, если бы в упоении поцелуев он заговорил, пришлось бы остановиться, а он этого не хотел.

Он дал волю пальцам и губам исследовать те части ее тела, которые раньше мог только видеть. Откуда ему было знать, что от него скрывалось так много?

К тому же надо было разобраться с платьем. Оставались еще укромные уголки, которые он не видел. Сердце его бешено колотилось, и он чувствовал себя четырнадцатилетним подростком. Все совсем по-другому, когда для человека что-то имеет значение. Все второстепенное остается в прошлом. Но когда она через ноги стянула с себя платье и отшвырнула его — то, что было, и то, что будет, сконцентрировалось в сиюминутном моменте.

Она расстегнула дрожащими, но настойчивыми пальцами его рубашку, потом взялась за пуговицы джинсов. Несмотря на то, что он тщательно оделся, идя на свидание, его быстро разоблачили для презентации.

Он притянул ее к себе на грудь, чувствуя, как под его спиной меняет форму песок. Пляж был тем местом, где этого произойти не могло и где оно должно было произойти. Разумеется, она это понимала.

Когда она прижалась к нему, он был уже вполне готов, весь во власти желания, вызывающего восторг и печаль одновременно. Мучительное наслаждение. Болезненное желание, содержащее в себе все оттенки чувств от агонии до счастья.

Ее глаза так же, как и его, были широко раскрыты. Между ними возникла негласная договоренность о том, что стыдливость не должна им мешать. Когда он целовал ее в переносицу, два ее глаза слились в один глаз циклопа. Каждый из них не собирался пропустить ни один из этих моментов.

Она обхватила его тело ногами. Он хорошо знал, что она сильная. Они неслись вперед на полной скорости, когда уже невозможно остановиться. Полоса разгона кончается, и надо взлетать, несмотря ни на что, — даже если оба мотора отказали.

Ее колотила дрожь. Или дрожал он?

— Можем подождать, — сказал он, отчасти потому, что это была неправда. У него возникло жутковатое чувство полузабытья. У нее, наверное, тоже, потому что она сказала, или, может, ему это лишь померещилось: — Этот раз не единственный. А только первый.

Входя в нее, он чувствовал, словно его разъяли на части, а потом, почти сразу же, вновь собрали. Он сжимал ее в объятиях, пожалуй, слишком сильно. Его глаза наполнились слезами, какими он никогда прежде не плакал.

Продвигаясь глубже, он целовал ее в губы, и она целовала его в ответ. Он никогда не делал этого раньше.

Приподняв голову, он произнес:

— Вот ты какая, Алиса.

Трудно было в это поверить.

И вот после всего пережитого они наконец вместе. Несказанное счастье.

Он не просто занимался с Алисой любовью, хотя одного этого было довольно, чтобы привести в состояние эйфории. Он также примирялся с самим собой.

Потом она лежала, положив голову ему на грудь. Возможно, она даже уснула. Ей было просто не уследить за всеми ощущениями и состояниями, быстро сменяющими друг друга.

Чтобы не предстать в обнаженном виде перед всем светом, он укрыл их одеялом. Ей было тепло и спокойно лежать между его ног, сплетя с ним горячие руки.

Она боялась резко пошевелиться или даже заговорить, чтобы не нарушить это хрупкое состояние. Ей даже не хотелось слишком много думать. Так сладко было просто жить, чтобы позволено было любить и быть любимой.

А что, если мир ничего не заметит? Разве нельзя им остаться так, как они есть? Но она слышала рокот волн и видела ход луны, которая высвобождалась из плена плотных облаков. Земля по-прежнему вращалась, и они находились на ней. Наступит рассвет, и придет следующий день. Если все это настоящее, если это правда — если какая-то невидимая сила не унесет все, если мужчина, лежащий в ее объятиях, не попытается все стереть — тогда завтра наступит не только новый день, но и новая жизнь.