Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Едва Бартош успел снять в своей комнатке поношенное пальто, как зазвонил телефон: председатель партийной организации вызывал Бартоша в малый зал на заседание парткома. Там уже собрались все члены комитета, они курили и тихо разговаривали. Председатель без лишних вступлений поставил единственный вопрос.

— Я думаю, всем ясно, что надо делать, товарищи? Привет, товарищ Бартош! Мы должны разобраться в обстановке и решить, как нам поступить! Необходимо создать комитет действия, не так ли?.. На наш местком и вообще на профсоюзную организацию, по-моему, нельзя вполне положиться, у нас ведь не завод, а учреждение. Так обсудим, с чего нам начать. Надо немедля наладить связь с районом, созвониться с заводами…

Бартош не успел еще как следует отогреться, а через несколько минут уже спешил по морозу в райком за инструкциями. «Ты член райкома, — сказали ему товарищи, — вот сам туда и сходи». Бартош пошел.

Обратно он возвращался, торопливо скользя по обмерзшим тротуарам. «Хоть бы застать их еще всех вместе», — думал он и ускорял шаг. Проходя мимо буфета, он хотел зайти и глотнуть чего-нибудь горячего, но, взглянув на часы, раздумал. Надо поторапливаться, обстановка в дирекции не такова, чтобы можно было прохлаждаться. Желудок Бартоша уже сводило голодной спазмой, и он угрожающе побаливал. «Наверное, помучает меня сегодня, черт его дери», — огорчился Бартош, но не сдался.

Парткомовцы еще сидели над списками кандидатов в комитет действия. После недолгого обсуждения кандидатуры были намечены. Но привлечь всех и организовать комитет действия оказалось не так-то легко; пришлось беседовать с колеблющимся, убеждать членов других партий. Иные струхнули и стали отговариваться. Однако к полудню комитет действия был создан и уже заседал. Председателем выбрали Бартоша, он принял это невозмутимо, с обычной серьезностью, не обращая внимания на кислые лица тех, для кого он был бельмом на глазу.

После коротких, но резких прений о некоторых острых формулировках комитет действия принял и направил в правительство резолюцию, осуждающую министров, подавших в отставку. Потом члены комитета договорились, как поддерживать связь друг с другом, и перед обедом разошлись.

Пока они заседали в клубах табачного дыма, по всему зданию растеклись шепотки и слухи. Разнеслись новости — панически преувеличенные, противоречивые. Они летели из отдела в отдел, из уст в уста, жужжа, как обозленные осы.

Возвращаясь к себе, Бартош ощутил в коридорах эту напряженную атмосферу. Шу-шу, шу-шу! «Вы слышали, коллега?» — «Что-то будет с Кашалотом? — «От социал-демократов в этот их комитет действия вошел инженер Скала». — «А председателем там…» Разговоры шли шепотком, люди стояли тесными кучками, наклоняясь друг к другу и озираясь по сторонам. Бартоша провожали пристальными взглядами. Ему казалось, что эти взгляды обволакивают его лицо, как паутина. Одни сотрудники были безмятежно спокойны, другие задумчивы и полны сомнений, некоторые проникнуты враждой и злобой. Около лифта Бартоша засыпали вопросами, в другом месте его подчеркнуто игнорировали.

«Берегитесь, он идет! — разносилось всюду, где проходил Бартош. — Шшшш!»

Но, глядя по сторонам, Бартош видел только нескольких сотрудников, которые разговаривали как ни в чем не бывало и небрежно пробормотали приветствие.

«Ага, — спокойно и с удовлетворением подумал Бартош, — многие заячьи души уже перетрусили и задаются паническими вопросами. Мог ли я надеяться на такой горячий интерес к моей особе? А я — то думал, что я — самая заурядная личность на свете».

Бартош даже покосился в зеркало, проходя по коридору. Худое, небритое лицо, темные круги под глазами. Неказист, в самом деле! Но хватит глупить, Бартош, надо поторапливаться. Земля под ногами горит! Он слышал, утром собирались комитеты национал-социалистов и католиков, и, хотя не знал, о чем говорилось на этих заседаниях, чуть улыбнулся, вообразив, как «братья» разинули рты, узнав, сколько их единомышленников, даже из партийного руководства, вошли в комитет действия представителями своей партии или профсоюза. Но улыбка быстро сбежала с лица Бартоша: желудок дал о себе знать резкой болью.

Закончив в своем кабинетике важнейшие разговоры, Бартош спустился на лифте пообедать. В столовой было тепло, даже душно, стояла обычная смесь запахов, все было по-старому, и все же Бартош заметил, что возбуждение проникло и сюда и на него, Бартоша, смотрят.

Аппетита у него не было. Желудок, испорченный нерегулярным питанием и никотином, не принимал скверного картофельного супа; Бартош с усилием съел всего несколько ложек. «Экая чертовщина, надо наконец сходить к доктору, — в сотый раз твердил он себе. — Это же просто нестерпимо!» Но вскоре боль в желудке прошла, и он, как и всегда, забыл об этом благом намерении. Времени нет! Телефонограммы, сводки с предприятий накапливались на столе. Отличные новости: повсюду создаются комитеты действия.

— Алло, говорят Дошаны! Товарищ Бартош, честь труду. Дело обстоит так…

Компания химических фабрикатов была гигантским, все еще разраставшимся концерном, объединявшим предприятия во всех концах страны. Крупнейшие заводы и ветхие, почти разваливающиеся фабрички, расположенные где-то в глуши, вливались в компанию после национализации, как мелкая рыба и плотва в гигантскую пасть кита. Компания легко заглатывала их. Краткая пометка в списках, газетное объявление о слиянии, новая вывеска на воротах, пачка новых счетов в главной дирекции, и предприятие могло спокойно дышать под охраняющим крылом наседки-концерна. Почти полсотни предприятий!

— Говорит Быстрицкий завод! Это главная дирекция? Честь труду!..

Бартош был в своей стихии. Сколько долгих и трудных лет ждал он этого дня! И день настал! Бартош хрипло кричал в трубку, договариваясь с товарищами на другом конце провода, записывал на разлинованном листе названия предприятий и всякие дополнительные сведения, размечал этот список цветными карандашами, так что в конце концов получился точнейший «баланс». Член парткома Мареда зашел к нему и изумленно покачал головой.

— Похоже на бухгалтерский отчет, товарищ Бартош, — улыбнулся он и постучал карандашом по бумаге. — А ведь это политическая борьба, а не…

— Верно, товарищ Мареда, — серьезно возразил Бартош, — но и в бою нужен порядок. Чтобы была хорошо видна позиция.

Он вставил половину «партизанки» в изгрызенный вишневый мундштук и окутался сизым дымом. Рябоватый Мареда сделал кислое лицо, кивнул и переменил тему.

Встретил я в коридоре Бриха, юриста, что работает у старого Казды, и подумал: а не ввести ли нам его в комитет действия? Он беспартийный, но, кажется, порядочный человек. В бухгалтерии не могут нахвалиться его работой. Какого ты о нем мнения?

Бартош смотрел перед собой и не отвечал, только пожал плечами. С минуту они молчали, Мареда оглядел полутемную комнатку.

— Ну и клетушка! Как ты выдерживаешь тут целый день? Я бы взбунтовался.

Бартош не успел ответить, зазвонил телефон. Секретарша управляющего всеми бухгалтериями компании прощебетала, что пан управляющий желает немедля переговорить с Бартошем, поэтому пусть пан Бартош будет так любезен… и так далее. Бартош пробурчал, что сейчас придет, и положил трубку; чуть ухмыльнувшись и подняв брови, посмотрел на Мареду.

— Сказывается уже создание комитета действия: Кашалот дает мне аудиенцию. Смотри-ка, ему что-то не по вкусу. Ну, поглядим, что за сюрприз.

За Маредой закрылась дверь, Бартош не спеша прибрал у себя на столе. Он был педантически аккуратен, к этому его приучила профессия. Вытряхнув пепельницу за окно, он поставил портрет матери около пучка зелени, увядавшей на столе от недостатка воздуха и избытка табачного дыма («Как-то поживает моя старушка? Надо бы навестить ее»), и тщательно запер комнатку.

Без особого волнения шел он в другой конец коридора. Бартош слишком хорошо знал управляющего, чтобы не догадаться, о чем намерен говорить с ним «премногоуважаемый брат» и вожак национал-социалистов в компании. «Кашалот»! Меткое прозвище для этого рослого самоуверенного типа. Его стремительная карьера, казалось, подтверждала фальшивую теорию о прирожденных вожаках. Но дело было в том, что стареющий щеголь своевременно женился на крупной акционерке бывшего концерна, обрел положение и апломб и мог теперь легко «съесть» любого специалиста, который посмел бы посягнуть на его место. Он стал грозой всех бухгалтерий.