Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Она решительно запретила ему ухаживать за ней, но из этого ничего не выходило. Вот и сейчас он сидит рядом в неосвещенной машине и болтает. Его не смущает, что она смотрит в окно и погружена в свои мысли. Все происходящее вокруг он, вероятно, считает развлечением, забавой, которая кончится так же быстро, как началась. Ирене казалось, что сегодня она видит Бориса иными глазами. Как только она могла прежде выслушивать его циничные рассуждения, что нынче, мол, жизнь идет ускоренным темпом и молодые люди должны, ничем не смущаясь, срывать цветы удовольствия, пока нас всех не разорвала атомная бомба! В Ирене закипали возмущение и гнев, но она упрямо молчала. Только когда Борис как бы случайно коснулся ее руки, она спохватилась и брезгливо отстранилась. Прежде чем она успела сделать ему замечание, появился Ондржей Раж.

Борис сразу отодвинулся и умолк.

— А-а, Борис фон Тайхман! — приветливо и чуть иронически сказал Раж, здороваясь с нежданным гостем. Он всегда относился к Борису с шутливой снисходительностью взрослого, не обращая внимания на то, что это бесит молодого человека. — Ну, как? Воюете у себя на факультете? Ирена, у тебя одним партнером больше. Я сегодня едва шевелю ногами. Так куда же? Попробуем в «Монако»; что скажете, господа?

Он положил набитый портфель на сиденье и нажал стартер.

Поздней ночью, проезжая по безлюдным улицам, Ондржей и Ирена думали каждый о своем. Неудачный вечер! Отзвуки политической борьбы проникли с улиц в полумрак бара и создали хмурое настроение. В каждой рюмке словно бы таилось мрачное предзнаменование. А тут еще этот болтунишка Борис! Ирена промолчала весь вечер и отказалась танцевать.

Ондра осторожно вел машину по скользкому асфальту и поглядывал в зеркальце на Ирену. Ее лицо было бледно, задумчиво, непроницаемо. Ондржей сразу понял, что у нее неспокойно на душе, и решил, что лучше не расспрашивать ни о чем. Он знал ее характер: впечатлительна, переменчива, как весенняя погода, вспыльчива и вместе мягка и мечтательна. А какая упрямая! Лобовым ударом ее не возьмешь, но, если знать ее натуру, можно мастерски играть на клавиатуре ее настроений и слабостей. Она по-детски бесхитростна: скажи ей в нужный момент доброе слово, ласково погляди на нее, и она у тебя в руках. Такую он ее и любил, нежную, хрупкую, покорную и беззаветно преданную. Иногда они ссорились, но всегда по его вине, из-за его неверной тактики, из-за его упрямства. А сегодня! Эти ее странные вопросы! Раж чувствовал в них непонятное ему своенравие, воинственное, хотя и смутное несогласие, а может быть, и больше — недоверие и подозрение.

— Ты устала? — спросил он тихо, не поворачивая головы.

Она едва кивнула и закрыла глаза.

Потом они лежали рядом под стегаными одеялами и молчали. От парового отопления веяло теплом. Раж повернулся к жене, хотел привлечь ее, но она как-то замкнулась. Ему хотелось властно подчинить ее, рассеять ее задумчивость объятиями, но он разумно отказался от этого. Ирена уклонялась сдержанно, но упорно и наконец отодвинулась от него. Ондржей слышал ее прерывистое дыхание. Он нашел ее тонкую беспокойную руку и положил себе на грудь: она любила засыпать так. Под тонкой кожей чуть ощутимо бился пульс, как бьется в руках пойманная птичка.

— Спишь?

— Нет.

И немного погодя:

— Что с тобой, Ирена?

— Я боюсь.

— Глупая, для этого нет причины. Чего ты боишься?

Она вздохнула и убрала руку.

— Не знаю. Мне кажется, что сегодня я заглянула в свою жизнь, как в колодец… Он высох…

— Братец, видно, постарался, — бесстрастно констатировал Раж, хотя в душе его вспыхнула ярость. — Родственные визиты иной раз бывают не к месту.

— Нет, не только в этом дело, Ондра! — настойчивым шепотом прервала его Ирена. — Как мы живем? Что будет дальше, ты знаешь? Я страшно боюсь, Ондра, всего боюсь! Боюсь того, что творится кругом… Я этого не понимаю, мне кажется, что я слепая или замурованная… И тебя я боюсь тоже…

Ондржей нащупал выключатель, зажег лампу и, наклонившись над Иреной, пристально поглядел ей в лицо.

— Дуришь, Ирена! Что я тебе сделал?.. Ну, хватит похоронных разговоров, девочка. У меня забот выше головы, а ты…

— Я не знаю… Не знаю, что ты, собственно, за человек… Скажи мне, что будет дальше, что произойдет… Ведь ты мой муж, и я не хочу, чтобы ты от меня что-то скрывал.

Он долго и усиленно обдумывал, что ей сказать. Наконец утвердительно кивнул:

— Ты права, сейчас не время для идиллий, нужен трезвый взгляд на вещи. Тебе он тоже нужен, Ирена! Я старался, чтобы ты не знала всей этой грязи и жестокости, всего того, что называется политикой. Но может быть, и в самом деле нужно, чтобы ты уже сейчас считалась с любой возможностью, сама видишь, что происходит. Не хочу расстраивать тебя, но скажу: мне самому страшно. Они поднимают руку на все… Улица сорвалась с цепи, могут произойти события, гибельные для нас обоих. Если они добьются своего, мы всего лишимся. За себя я не боюсь, но…

— И что тогда? — тихо спросила она. — Что, если они добьются?!

— Тогда для нас все потеряно. Я уже сейчас учитываю такую возможность. Нам останется один выход: бежать отсюда, уехать как можно скорее, пока не…

— Уехать… куда?

— Куда! Ты дурочка! У меня есть связи. В Бельгии или в Англии нам будет не хуже…

Она закрыла глаза руками…

— Но это… Я не могу… Это… невозможно, Ондра!

— Не только возможно, но даже необходимо. Однако преждевременно говорить об этом. Ты моя жена, Ирена, и знаешь, как я тебя люблю. Если что случится, мы должны уехать вместе, ничего страшного, верь мне! Наступит день, когда мы вернемся, в этом я уверен. Наступит такой день…

Он лег на спину, потушил лампочку на ночном столике, но не спал, курил, смотрел в темноту и думал. Его поразило ее несогласие. Ничего, со временем смирится. Он снова заговорил, вдаваясь в ненужные подробности, вслух излагая свои планы, закуривая новые и новые сигареты.

— …Пока положение еще совсем неплохое. В игре много козырей, и только глупец может думать, что наши враги уже выиграли. Не ломай над этим голову, девочка. — В темноте он погладил ее по руке.

Ирена свернулась в клубочек под одеялом, ее знобило. Она зажмурила глаза. Спать, спать и не думать, заткнуть уши и не слышать его слов, которые перекатываются через нее, словно мутный поток. Как остановить их?!

— Ондра! — с трудом произнесла она, и этот тоскливый возглас прозвучал, как вопль. Раж замолчал и ждал.

— Ондра… я должна сказать тебе… послушай меня, пожалуйста… У нас будет ребенок. Три дня назад доктор сказал мне…

Тайна воплотилась в слово, и это слово затрепетало, как подстреленная птица. Настала пустая, неживая тишина, Ирене даже показалось, что муж на минуту перестал дышать. Пусть он знает! Снова послышался его голос, но Ирена заткнула уши. Сегодня она больше ничего не хочет слышать! Она отвернулась от мужа и молчала, охваченная смутным страхом. Ее жизнь словно вышла из колеи, скользнула по грязной дороге, а теперь валится под откос… так казалось Ирене.

Она решительно открыла глаза и взглянула в окно. Потемки, как черная лава, текли над уснувшим городом, подкрашенные снизу желтым светом уличного фонаря. Эти потемки показались Ирене злыми, всеобъемлющими, враждебными. Что будет дальше?

7

Поверхностный наблюдатель мог бы подумать, что и в понедельник кипение улицы не проникло за железобетонные стены громадного здания компании химических фабрикатов; казалось, в длинных коридорах пульсировала повседневная жизнь, за дверьми слышался пулеметный треск машинок и звонки телефонов. Все как в обычные, будничные дни.

Но Бартоша не обманула эта видимая повседневность. Он хорошо знал сложный аппарат дирекции, знал, что делается в его глубинах, знал людей, заполнявших семиэтажное здание.

Он слез с трамвая; нетерпеливый и чуть обеспокоенный, вбежал в кованые ворота и вместе с кучкой сослуживцев вошел в хорошо натопленный вестибюль. Отщелкнув на контрольных часах карточку, он со всех ног устремился в свою каморку на пятом этаже. Резиновые дорожки длинного коридора скрипели под ногами. Бартош кивал направо и налево, как обычно приветствовал и курьера с почтой, выступавшего со своими папками походкой церемониймейстера. Добрый день!