Собачий род

Бракин вяло стукнул хвостом: жри, мол, давай, не бойся.

Коля всё это время сидел на корточках, вздыхал, сосредоточенно о чём-то думал.

Рыжая вылизала и вторую чашку. Пыхтя, круглая, как мячик, ткнулась в руки Коли. Потянулась, вильнула хвостом. Глаза у неё были узкие, замаслившиеся.

Коля погладил её по голове.

— Вот что, ребята… — сказал он уныло. — Придётся вам, это, понимаешь, уйти.

Рыжая ничего не поняла. Бухнулась на спину, выставив круглое, почти безволосое брюхо, вытянула лапы — просила почесать.

Бракин поднял ухо, взглянул на Колю.

"Мы понимаем", — тявкнул он, и Коля догадался.

— Отвезу-ка я вас обратно на Черемошники. Там вам всё же привычней будет.

Он взял коврик, постелил под задним сиденьем. Рыжая взвизгнула, видимо, предвкушая очередное развлечение, с готовностью сиганула внутрь. Бракин молча полез следом.

Коля сел за руль, выехал из гаража.

Запер ворота, снова сел в кабину.

Ехали молча, долго, петляли по бесконечным кривым закоулкам, о существовании которых Бракин и не подозревал. Свет фар выхватывал из тьмы заборы, заводские цеха, деревянные домишки, чёрные тополя, переметённые позёмкой трамвайные рельсы.

Наконец машина остановилась.

Коля вышел, открыл заднюю дверцу.

Бракин выглянул: машина стояла перед той самой пятиэтажкой, возле которой находились помойка и люк теплотрассы. Молча прыгнул из машины в снег. Рыжая удивленно тявкнула: она пригрелась и прикорнула в машине, и не понимала, зачем надо вылезать в холод и тьму.

Бракин обернулся на неё, негромко, но внятно рыкнул.

Рыжая поёрзала, вздохнула, и колобком выкатилась следом.

Хлопнули дверцы, заурчал мотор. Машина мазнула белым светом по помойке, кирпичной стене склада, и пропала за углом.

Стало темно и тихо.

Рыжая забеспокоилась, несколько раз тявкнула. Побегала вокруг, обнюхала люк теплотрассы, крыльцо, которое вело к железной двери почтового отделения, вернулась. Села напротив Бракина и наклонила голову. Как бы спрашивала: ну, в смысле, и что дальше?

Бракин взглянул в сторону переулка, помеченного реденькой цепочкой фонарей. И неторопливо затрусил мимо помойки, склада, магазинов, через площадь, где разворачивались автобусы, — прямо в полутёмный горбатый переулок.

Рыжая в недоумении тявкала, то отставала, то припускалась следом. Наконец, смирилась, и покорно побежала за Бракиным.

Пройдя по одному переулку, Бракин свернул в другой, потом в третий.

Остановился перед аккуратным домиком с мансардой. В домике горел свет. Бракин сел и негромко тявкнул: здесь!

Рыжая села рядом и тоже уставилась вверх, на тёмный балкончик под крышей: на этом балкончике Бракин, бывало, в летние ночи любил сидеть, глядя в звёздное небо.

* * *

В двух кварталах от того места, где сидели Бракин и Рыжая, по переулку двое ребятишек тащили санки с корытом, полным снега: снег был навален с верхом, горбом.

Навстречу им выехал из ворот Рупь-Пятнадцать с алюминиевой бочкой: отправился к колонке за водой. Ему было скучно, и при виде ребятишек он остановился. Спросил:

— Чего везёте?

— А тебе-то что? — огрызнулся Андрей. Санки были тяжелые, он сопел и упирался изо всех сил.

Рупь-Пятнадцать помолчал.

— Снег мы везём, не видишь? — сказал Андрей, и тоже остановился. Сам-то он тащил бы и ещё, но жалел Алёнку: часто останавливался передохнуть.

— Снег? — удивлённо переспросил Рупь-Пятнадцать. — А зачем его возить туда-сюда? Снегу же везде много.

— Не твоё дело! — снова огрызнулся Андрей.

Рупь-Пятнадцать пожал плечами.

— Конечно, не моё. А интересно всё-таки.

— Это мы играем, — объяснила Алёнка. — Игра у нас такая, понимаешь?

— Понимаю, чего ж не понять.

— А чего везём — тайна!

— Тайна — это хорошо, — сказал Рупь-Пятнадцать, вздохнул, и потащил санки с бочкой к колонке. — Тайны я всегда уважаю. Они у всех есть. Только у меня у одного тайны нету…

Андрей и Алёнка, проводив его глазами, снова схватились за постромки. Свернули в Японский переулок — совсем короткий, почти не жилой: из пяти домов два были заколочены, а третий почти развалился. Вот к нему-то и подкатили дети свой груз.

Огляделись. Вокруг было тихо, темно. Только звёзды ярко сияли над их головами, смутно освещая чёрные строения и синий снег.

Андрей перелез через почти поваленный забор. Увязая в глубоком снегу, добрался до калитки. Долго возился с ней, открывая: снег мешал. Наконец, приоткрыл.

Они с трудом втиснули санки в ворота. По сугробам, завалившим двор, полезли за дом, к сараям.

Сюда уже не доставал свет фонарей. Здесь было темно, мёртво, страшно.

— Не бойся! — шепнул Андрей.

— Я не боюсь, — тихо ответила Алёнка.

— Я тут ещё днём ящик приглядел… Вон там спрятал, в сарае. Положим Джульку в ящик, снегом забросаем. А потом, может, и настоящую могилу сделаем.

Алёнка пожала плечами.

— У собак могил не бывает.

— Ты что? — обиженно сказал Андрей. — Сама же говорила!

Он вытащил ящик из перекошенного сарая, достал оттуда же обгрызенную фанерную лопату. За сараем, в самом глухом месте, со всех сторон окружённом покосившимися заборами, бурьяном, таким высоким, что верхушки торчали из сугробов в рост человека, принялся копать в снегу яму.

Алёнка время от времени помогала ему.

Андрей скрёб и скрёб, пока не доскрёбся до мёрзлой земли.

Снял мокрую шапку, утёр ею лоб и лицо.

Потом они перевернули санки с корытом, кое-как переложили окоченевший труп Джульки в простой деревянный ящик, в котором когда-то, наверное, хранились лопаты и тяпки. Наверное, тут когда-то жила большая и работящая семья.

Ящик они забросали сверху снегом, утрамбовали. Андрей осмотрел получившийся сугроб. Припорошил его снегом. Спрятал в сарай лопату, достал растрепанную метлу.

— А это зачем? — спросила Алёнка.

— Будем идти обратно — я наши следы замету.

Алёнка вздохнула, но ничего не сказала.

Андрей покосился на неё. Добавил:

— Так всегда шпионы делают, я в кино сам видел.

Так он и сделал.

Замел снегом и калитку, так, будто никто в неё не входил. Забросил метлу в заметённый снегом палисадник.

Постоял.

— Ну, пошли, что ли…

Когда вышли с Японского переулка и повернули к дому, где жила Алёнка, Андрей шмыгнул носом и тихо сказал:

— Я, вообще-то, думал, что у тебя получится.

— Что?

— Ну, что… Оживить его, что ли…

Он снова шмыгнул, подождал ответа.

Алёнка ничего не ответила. Махнула рукой на прощанье и побежала к дому. "А теперь, — вдруг подумала она, — мне надо искать Тарзана!".

Она не видела, что на перекрестке, возле колонки, сидели в снегу и смотрели на неё две собаки: одна большая, тёмная, с большой головой, другая — маленькая, рыжая, с хитрой лисьей мордочкой.

Когда ворота, скрипнув, закрылись за Алёнкой, собаки поднялись, как по команде, и побрели в сторону Китайского переулка.

* * *

Когда Бракин и Рыжая снова подошли к дому в Китайском переулке, Еж и Ежиха спали: свет в окнах не горел, и даже лампочка перед лестницей в мансарду тоже была выключена.

Бракин потянул носом знакомые запахи. И легко перепрыгнул через штакетник. Обернулся. Рыжая, всё еще тяжеловатая после Колиного обеда, перелезла следом.

Они запрыгали по сугробам палисада, обогнули дом сзади и подобрались к лестнице со стороны огорода. Бракин на секунду задумался: закрыл ли он дверь перед тем, как уйти? И тут же вспомнил, что не закрыл: лапой же ключ в замке не повернёшь!

Скачками поднялся по крутой лестнице, поскрёб дерматиновую обивку тяжёлой двери. Рыжая стала ему помогать: вцепилась зубами в край обивки, порыкивая, тянула рывками.

Дверь подалась, а потом и отворилась с тягостным скрипом.

Бракин ещё не знал, что ему предстоит сделать, но чувствовал, что сейчас он должен быть здесь, дома.