Суринам

Старик сидел у длинного стола вполоборота ко входу. Стол был придвинут к раскрытому окну, на столе горели две большие лампы. Рядом с книжным шкафом у стены напротив горел высокий торшер. С другой стороны торшера темнел широкий кожаный диван с круглыми подлокотниками. На диване лежало несколько книг. Почему-то было ясно, что их читают все сразу.

Мастиф, лежавший у стола, увидел Илью и вскочил.

— Нет, Гроот, — сказал старик, не оборачиваясь. — Лежать, лежать. Я кому сказал — лежать.

Мастиф лёг. Судя по акценту, старик был американец.

— Простите. — Вдруг Илья понял, что не знает, что спросить. Ситуация казалась абсурдной.

Илья помолчал и задал абсолютно идиотский вопрос: — Вы говорите по-английски?

Старик повернулся к Илье и неожиданно улыбнулся.

— Время от времени, — весело сказал старик. — Время от времени.

Мастиф глухо рокотал, лёжа на полу: ему не нравилась эта беседа.

— Тихо, Гроот, — одёрнул собаку старик. — Вам необязательно прижимать к себе подушку, — обратился он к Илье. — Гроот вас не тронет. По крайней мере, пока я здесь.

Илье стало неудобно. Он ещё сильнее прижал подушку к животу.

— Скажите, вы не знаете, где все Рутгелты? — спросил Илья.

Он старался говорить спокойно.

— Рутгелты. — Старик снова улыбнулся. — Да кто где. Кроме того, они вовсе не Рутгелты.

ПАРАМАРИБО 8

КОГДА Илье было пять, его мать рассталась с отцом. Причин ему никто не объяснял, да он, будучи слишком мал, чтобы понять, почему отца больше нет в доме, ничего и не спрашивал. Отец, впрочем, и раньше бывал дома не часто.

Через год — было лето, и Илья с детским садом жил за городом — мать приехала навестить его с другим мужчиной. Тот был молод и худ. Его лицо состояло из углов, а длинная прямая чёлка почти падала на глаза. Он не знал, как вести себя с детьми, но не старался подделаться и не улыбался глупой, беспричинной улыбкой, как многие взрослые, когда говорят с маленькими. Мужчину звали Марат. Просто Марат, без «дядя».

Илью отпустили с ними гулять, и они пошли сквозь лес, в котором стояли двухэтажные оранжевые корпуса. На детской площадке — в самом конце территории — Марат покачал его на качелях, а потом покачался сам. Мать сидела на краю песочницы и смотрела на них; в тот день она неожиданно много молчала.

У Ильи тогда была любимая игрушка, маленькая плюшевая собака, Кутя. У собаки был кожаный, а не пластмассовый нос, что в глазах Ильи делало её более настоящей. Ночью Илья клал Кутю на подушку и укрывал одеялом.

Днём он носил его всюду с собой и иногда пытался кормить. Кутя не ел, но продолжал оставаться весёлым.

В тот день они покачали Кутю тоже, а потом начался сильный июльский дождь, ливень. Рядом с детской площадкой стояла беседка, куда они бросились прятаться. Мать и Марат обсуждали, как они теперь, под дождём, доберутся до электрички, чтобы ехать в Москву, а Илья весело бегал по беседке.

Вдруг мать вспомнила, что Илья должен обязательно вернуться в корпус к пяти часам — полдник. Они побежали через мокрый лес, Илья на руках у Марата. От Марата пахло табачным дымом, и Илье это нравилось. Он хотел, чтобы Марат не уезжал и продолжал носить его на руках.

И тут Илья понял, что Кутя остался в беседке.

Они уже были у корпуса, где жила его группа. Илья начал плакать и звать Кутю. Дождь усилился, мешаясь со слезами, и Илья рвался обратно в беседку. Воспитательница, выбежавшая на крик, подозрительно смотрела на Марата. Мать волновалась, что они опоздают на электричку. Она пыталась успокоить Илью, но тот был безутешен.

— Он убежит в лес и заблудится! — кричал Илья. — Там волки, волки, а он маленький!

— Глупости. — Мать устала и боялась опоздать на поезд. — Никуда он не убежит: он не настоящий.

— Настоящий, настоящий! — захлёбывался в слезах Илья. — Его волки съедят!

Мир, как он был раньше, кончился. Мать не понимала его и не жалела Кутю. Воспитательница держала Илью за руку и тянула в корпус, называя по фамилии. Илья их всех ненавидел.

Тогда Марат потушил сигарету и, наклонившись к Илье, сказал:

— Я за ним сейчас пойду. Жди здесь.

Он повернулся и пошёл в шумящий дождём лес. Одежда мокро облепляла его, и он казался ещё худее, чем был.

— Марат, ты что? — позвала мать Ильи. — Опоздаем на электричку, эта — последняя. Да поплачет и успокоится. Они завтра пойдут гулять и найдут его игрушку.

— Доберёмся, — сказал Марат, не оборачиваясь. Он стал быстро не виден в темени деревьев.

Илья сразу замолчал. Он тут же поверил этому незнакомому мужчине, от которого пахло сигаретами. Он знал, что тому можно верить во всём и всегда. Потом, все пятнадцать лет, которые они прожили вместе, когда Марат женился на его матери, Илья продолжал ему верить и никогда об этом не жалел.

Кутю, однако, Марат не нашёл, и детство в тот день кончилось. Илья плакал, пока не заснул у Марата на руках, и ему нравилось, что тот его крепко держит, и Илья старался плакать ещё больше, даже когда слёзы уже прошли.

Мать сидела на стуле напротив и молча глядела на них. Электричка давно ушла, и было некуда спешить.

Много лет после этого Илья был уверен, что Кутю съели волки.

Сейчас, в полуосвещённом коридоре Хасьенды, это чувство — что знакомый мир кончился и что-то невозвратное, окончательное изменило всю жизнь — вернулось и заполнило Илью. Он поверил старику сразу, как когда-то сразу поверил Марату. Он знал, что старик говорит правду. Знал и не хотел.

— Что значит «не Рутгелты»? — Илья шагнул в комнату. Мастиф зарычал сильнее, но Илье сейчас было не до него. — Кто же они, если не Рутгелты? И кто — вы? Что вы вообще здесь делаете?

Старик несильно ударил мастифа по широкой круглой шее и приказал молчать. Тот недовольно засопел, но послушался.

— Я — хозяин дома, — сказал старик. — Позвольте представиться: Оскар Кассовский. Люди, которых вы знали как Рутгелтов, мои друзья и гости. Как и вы были моим гостем всё это время.

Он говорил легко, свободно и весело смотрел на Илью. Тот не знал, что ответить. Одно было ясно: Кутю снова съели волки. Ему хотелось ударить Кассовского.

— Вы голодны? — Кассовский встал. — Вы же не ели ничего с самого утра. Ваутер, должно быть, вас в лодке кормил всякой дрянью.

— Откуда вы знаете Ваутера? — Илья тут же пожалел о вопросе. Теперь было окончательно ясно, что старик не лжёт. Илья вдруг почувствовал, что очень голоден. Он и вправду не ел весь день, но как-то об этом забыл.

Старик улыбался. Он не собирался отвечать на глупые вопросы. Он улыбался и ждал.

— Где Рутгелты? — спросил Илья. — Где Адри? Что вы с ними сделали?

Старик рассмеялся. Странно, он говорил высоким звонким голосом, а смех был низкий, хрипловатый смех-баритон.

— Это вы на самом деле хотите спросить, что они с вами сделали, — сказал старик. — С Адри всё в порядке, — заверил он Илью. — И с другими тоже. Их здесь нет, вот и всё. Сейчас самое лучшее, если вы примете это как данность: их здесь больше нет.

Илья молчал. Он не знал, что сказать.

— Были Рутгелты, и нет, — засмеялся Кассовский. — Как в сказке. Жили-были… А теперь нет.

Ему было весело.

— Я сейчас пойду в полицию, — сказал Илья.

Он знал, что никуда не пойдёт, но должен был что-то сказать.

— Конечно, конечно, — заторопился Кассовский. — Хотите, я распоряжусь, чтобы вас подвезли? А то вы ведь, должно быть, и не знаете, куда идти.

Он подошёл к книжному шкафу и, не глядя, достал с полки книгу и протянул Илье. Книга была в твёрдом тёмно-зелёном переплёте, и на ней золотым тиснением надпись: De Officiele Folder van de Regering van Suriname. Это был справочник министерств Суринама. Кассовский открыл его на странице с надписью: Ministerie van het Binnenland en Politie. Он ткнул пальцем в какую-то тройную голландскую фамилию и дружелюбно сказал:

— Это комиссар полиции, мой приятель. Можете позвонить ему прямо сейчас и задать все вопросы. Он ещё в офисе, я с ним говорил минут двадцать назад. Скажите дежурному, что звоните от меня, а то комиссар не возьмёт трубку.