Второй шанс (ЛП)

Еще один обитатель, здоровенный детина весом под сто пятьдесят килограмм, был невероятно силен. Он вытягивал обе руки вперед и начинал бить ими по столу, раскачиваясь назад и вперед. Девушки боялись его. Он никогда не говорил, но его огромное красное лицо и выпученные глаза постоянно просили есть. Его поддерживали «братья», как я называл их: два смертельно больных пациента, головы которых поддерживались пластиковыми хомутами. У них почти не было тела, только атрофированные кости. Их шеи были не толще пальца, а трахеи напоминали нелепый галстук-бабочку. Их глаза всегда смотрели с кротостью. Неделю назад их было трое.

Месье Каррон, парализованный, как и я, жаловался на боль. Она пугала его, и он попросил перевода в больницу в Гарше[57]. Он уехал, вернулся и умер на следующий день рано утром. Мы видели, как его провезли мимо на каталке с белой простыней, закрывающей лицо. Любитель мяса сказал, что он, должно быть, мертв, иначе так не поступили бы с простыней. Кто-то другой сказал, что так лучше, потому что он больше не испытывает боль.

И это лишь некоторые из моих братьев и сестер: очень многих я не упомянул. Я чувствовал себя лучше, пока был с ними.

Они устроились здесь надолго. Они удивились, поняв, что я просто заглянул ненадолго, как турист, готовый уехать в любой момент. Я обещал, что вернусь.

Я отправился ожидать Сабрию в фойе, после того, как отдыхал всё утро. Администратор, блондинка из Португалии, уже имела честь присматривать за тремя другими колясочниками. Пришла Сабрия, одетая в платье в цветочек пастельных тонов, прозрачное почти до ее круглых коленей, и бежевые туфли на небольшом каблуке. Белая лямка от лифчика обхватывала одно из ее загорелых плеч. Ее волосы были зачесаны назад. Она сразу же заметила меня, но улыбнулась остальным, поздоровавшись со всеми своим детским игривым голосом. Мы отправились в парк Бют-Шомон[58]. Я управлял своим электрическим креслом с помощью штуки у меня под подбородком, похожей на теннисный мячик, которая была соединена с мотором и задними колесами. Сабрия шла справа от меня. Я позаботился о том, чтобы удерживать угол наклона мячика таким образом, чтобы кресло ехало со скоростью ее шага. Волосы Сабрии блестели на солнце, она смеялась всем моим остротам с заразительной жизнерадостностью. Когда я заходил слишком далеко, она подмигивала мне, как будто дружески похлопывая по рукам. Мы подошли к воротам у подножия холма. Я откинул голову назад, заглянул в ее глаза и произнес очередную романтическую чепуху. Время от времени она топала ногой и говорила, смеясь: «Хватит, хватит, Филипп, довольно!»

Когда мы прошли полпути вверх по холму, боли больше не было. Я потребовал свои поцелуи, которые она задолжала в предыдущие дни. Она скупо поцеловала меня в уголки глаз. Наконец, мы добрались до вершины парка и сели на террасе ресторана. Она подвинула свой стул к моему и заглянула в мои глаза. Наши лица были близко. Мы не поднимали голов.

Кудрявый ребенок прошел в нашу сторону, не глядя на нас.

– Сабрия, мне нужно тебе кое-что сказать. Пойдем присядем под деревом на минутку, и ты поможешь мне.

Ее глаза потемнели.

– Скажи мне, Филипп.

– Не сейчас, я слишком нервничаю.

Официант принял у нас заказ. Он поставил еду на столик позади нас, мы к ней не притронулись. Мы обменивались нежностями, смеша друг друга. Потом Сабрия положила свою руку на мою. Она хотела знать.

Мы отправились к дереву, которое одиноко стояло в стороне. Дети играли на лужайке внизу, лебеди лениво плавали в пруду позади клумбы. Я отодвинул шарик от подбородка. Сабрия села мне на колени, обвив рукой шею. Она очень тактично сказала, что хочет рассказать о себе.

Она уже догадалась о причине моей тревоги.

Она рассказала мне о своем детстве в деревне на краю света, о своем отце, которого ненавидела за жестокость и за то, как бесчеловечно он обращался с ее матерью. Она часто убегала со своим младшим братом, чтобы защитить его, зная, что по возвращении обнаружит свою мать в слезах и покрытую синяками.

Когда ей было пять лет, ее мать была на восьмом месяце беременности, ожидая близнецов. Однажды вечером ее отец устроил даже более жестокую выходку, чем обычно. Саадия испугалась за детей, собрала чемодан и ушла вместе с ними в ночь. Она хотела сбежать, поехать к своей сестре во Францию. На рассвете они ждали на станции поезд на Касабланку[59]. Отец обнаружил их в тусклом свете зари, набросился на свою жену, повалил ее на землю и начал избивать. Сабрия оттащила своего кричащего брата. Саадия умоляла людей спасти ее детей. Она потеряла их.

Даже теперь разговор об этом вызвал у Сабрии слезы. Она никогда больше не собиралась встречаться со своим отцом, она боялась мужчин.

Она сказала, что я был первым мужчиной, который говорил с ней ласково, с уважением, что она не хотела задеть мои чувства и что больше всего она не хотела потерять меня. Чем больше мы разговаривали, тем меньше у меня оставалось смелости поднять ту тему, на которую мы говорили в тот вечер в ресторане. Она искала отца, а я мечтал о подруге.

Я сказал смущенно:

– Сабриа, я хочу, чтобы мы были вместе.

Она убрала свою руку с моей шеи, немного наклонилась вперед и пристально посмотрела на меня, держа руки на коленях. Когда я был с ней, когда мое сердце стремительно билось, я забывал, что я вдвое ее старше и что она никогда не думала обо мне как о возлюбленном.

Я подумал о своей смерти. «Я проживу до семидесяти пяти, что не так много для нашей семьи. Ты увидишь рождение наших внуков еще при моей жизни». Я печально сказал ей, что если бы это зависело только от моего сердца, я бы подождал ее. Но я не могу гарантировать, что это сделает мое тело. Потом боль укутала меня словно плащом. Я снова откинул голову на спинку кресла, я устал. Она встала, чтобы вытереть мои слезы, и положила руки на мои виски.

Было уже поздно. Играющие дети направлялись домой, лебеди спрятались, а цветы стали серыми. Мы пошли обратно к центру Сент-Жан. Сабрия держала мою правую руку, пока мы не добрались до моей комнаты. Она помогла остальным положить меня на кровать. Сабрия осталась на несколько минут, сидя на краю моей постели, ее рука была на моей щеке. Я поблагодарил ее за все, что она мне дала. Сабрия сказала, что позвонит, и мы пообедаем вместе в понедельник. Она поцеловала меня в лоб и закрыла мои глаза. Я едва слышал, как она уходит. Всю ночь я пролежал с закрытыми глазами, но так и не смог уснуть.

Я хранил свои надежды в темноте, я ждал первых лучей рассвета. Затем я попросил, чтобы меня передвинули к окну, для того, чтобы солнце могло согреть мое усталое тело. Я грезил. Нагая Сабрия лежала возле меня. Наши тела были повернуты в одном направлении. Она свернулась калачиком. Я представил мягкость ее ног, представил, что моя голова лежит рядом с ее головой, ее волосы рассыпаны по подушке, ее изящный затылок. Я заснул и погрузился в этот сон, окруженный ее запахом.

Она проживет со мной все оставшиеся годы. У нас будет много детей. Это будет длиться до конца времен. Она будет разговаривать с моими детьми, смеяться с Летицией, а Робер-Жан будет немного в нее влюблен.

Я мечтал о том, что она будет счастлива с этим странным персонажем из другого мира.

Я закрыл глаза от солнца. В оранжевом свете под моими веками я видел ее вместе со мной, не как свою возлюбленную, а как компаньона, которого я буду иметь право целовать за ухом, шептал я ей свою, согретую солнцем, мечту.

Очевидно, ей придется полюбить меня. Но с этим нельзя ничего поделать, это либо случится, либо нет. Может быть, этого не произойдет никогда.

Горизонт

Я три дня пролежал в горячке, в это время над Парижем гремела гроза, но казалось, что вся имеющаяся в мире вода не сможет принести мне облегчение. Надо было просто ждать. Абдель охлаждал мой лоб и глаза полотенцем, а иногда клал на мою шею, на то место, где пульсировала кровь, сложенную и смоченную в холодной воде, губку. Этот пульс отмерял время моего ожидания.