Я или Человек Без Тела

- Не хочу. И в душ не хочу, - отказалась Вика, но в ванную ушла.

Вскоре я услышал, как полилась вода, и пошел на кухню варить кофе.

После душа Вика немного отрезвела, а кофе и вовсе привел ее в адекватное состояние. Я думал, что сейчас Вика начнет оправдываться и ластиться, как кошка, но ничего подобного не случилось.

- Даю тебе отставку, Колюня, - сказала она, закуривая. -

Продажная любовь закончилась.

- Почему так резко?

- Произошло кое-что, если ты помнишь. Артур умер.

- Ну и что? Нет, прости, я хотел сказать, какая связь между смертью твоего брата и нашими взаимоотношениями?

- Прямая. Пояснить?

Я промолчал.

- Ты думаешь, мне деньги твои нужны были? - Вика зло посмотрела мне в глаза. Я снова промолчал.

- Вот если ты так думаешь, то ты правильно думаешь. Да, мне нужны были твои деньги. Я брата своего любила… Для него и… Не знаю, может быть, я и тебя сначала любила. Ну, как же? Такой Мэн! Высокий, красивый, богатый! Уверенный! За таким, как за каменной стеной.

Только холодный ты! И не любишь никого. Наверное, и не любил никогда. Ты только деньги свои любишь!

"Неужели это так?", - подумал я. - "Ерунда! Вика совершенно меня не знает. Я могу любить. Я любил когда-то!".

- Слушай, детка…, - начал я, но Вика не дала мне говорить.

- Нет, это ты меня послушай, - сказала она. - Я терпела и никогда не говорила тебе этих слов, потому что хотела спасти братишку. Я хотела вырвать его из лап этих тварей, наркоторговцев. Наверное, у меня плохо это получалось, не спорю, но я… Я всего лишь слабая женщина. Вот если бы ты мне помог! Как я ждала от тебя, что ты решишь мне помочь, что я и мои проблемы, хоть чуточку станут твоими.

Как я этого ждала, Коля! Но тебе всегда было наплевать на то, о чем я думаю, чем живу, что хочу, что у меня болит. Ты - эгоист, Коля. Ты…

Я перестал слушать Вику. Я тоже закурил и ждал, когда она закончит клеймить меня позором. Я докурил сигарету до фильтра, а

Вика все говорила и говорила. Наконец, мне это надоело.

- Стоп! - прервал я ее монолог. - Хватит, Вика. Остановись. Ты мне уже рассказала, какой я плохой. Если хочешь продолжать, это бессмысленно. Я лучше не стану. Какой есть, такой есть. Ты хочешь расстаться? Хорошо, расстанемся. Переезжать к маме тебе не надо.

Завтра я дам команду своим юристам, они оформят эту квартиру на тебя. И завтра же Саша привезет тебе деньги, которые я обещал тебе дать на лечение Артура. Тридцать пять тысяч долларов. Артуру они уже не нужны, поэтому можешь считать эти деньги моим подарком к восьмому марта. Прощальным подарком.

Я не стал ждать Викиной реакции, встал, положил ключи от ее квартиры на журнальный столик, рядом с блюдцем, и ушел, бросив на ходу:

- Закрой за мной дверь.

Когда я спускался по лестнице, Человек Без Тела сказал:

- Мои соболезнования, Колян. Терять что-то всегда неприятно. Даже если это тебе не очень-то и нужно.

"Надо же?", - подумал я. - "Для наших бесед уже не требуется погружения в какой-то вневременной и внепространственный континуум.

Мы можем разговаривать в любое время и при любых обстоятельствах?"

- Просто я почувствовал, что тебе нужна моя поддержка.

"Поддержка? А как же генеральная репетиция?"

- Ну…, - Человек Без Тела замялся. - Я немного преувеличил…

"Значит, в ближайшее время ад мне не грозит?"

- Насчет того, когда ты расстанешься с этим миром, ничего определенного сказать не могу, а насчет ада… Эх, Колян, Колян!

Если бы всех, кто совершал грехи, подобные твоим отправляли в ад, там бы давно уже ни одного вакантного местечка не нашлось бы.

"То есть, я попаду…"

- А этого я не говорил, - перебил меня Человек Без Тела. - Этого я не знаю. Я просто сказал, что грехи твои не такие уж и тяжкие. И вообще, куда ты попадешь, не мне решать.

"Мутный ты, Человек Без Тела", - подумал я.

- Ну…, не более мутный, чем ты, - парировал он.

7.

Сегодня была пятница, пятое марта. Четыре года назад умерла мама.

В этот день мы с отцом всегда ездили к ней на кладбище. А потом возвращались к отцу и поминали. Вдвоем.

Съездив с утра на работу и дав указание юристам заниматься переоформлением квартиры на Викторию Постникову, как я ей и обещал, я выгреб из кассы всю наличность и минут двадцать пообщавшись с вернувшимся из Клима Готлибом, уехал. Я попросил Сашу отвезти меня к отцу, а потом отправил его с деньгами к Вике. На кладбище мы с отцом поехали на его десятке. Давненько я не сидел за рулем! Только проехав полгорода, я стал понемногу привыкать к машине, стал ее чувствовать.

Оставив десятку у кладбищенских ворот, мы купили цветы в цветочном киоске, восемь красных гвоздик - четыре маме, четыре бабушке, и пошли к могилам. Дорожки не расчищались, все было завалено снегом. Хорошо, что у отца нашлись валенки и для меня. Я пошел первым, торя тропинку.

Обе могилки были в одной оградке, и там было оставлено место еще для одной, папа оставил его для себя. Мы положили гвоздики на могилы, немного постояли, молча покурили и пошли назад. У часовенки отец попросил остановиться. Часовенку эту построили прошлой осенью.

Она была совсем новенькая, белая, сверкала золотом куполов.

- Пойду, свечки поставлю, за упокой маминой и бабушкиной души, - сказал он.

Я удивился:

- А разве за маму можно свечку ставить? Она же не крещеная была.

- Можно, - ответил отец. - А с чего ты взял, что мама не крещеная?

- Я так думал…

- Мама была крещеной. И ты крещеный. Тебя бабушка окрестила, когда ты совсем маленьким был.

- Я не знал. Почему ты мне раньше не сказал?

- Я не думал, что для тебя это важно. А что, важно?

- Не знаю…

Потом мы поехали домой. Отец вчера сварил борщ и нажарил котлет.

- Пусть земля будет пухом, - сказал он, поднимая стопку водки.

Мы выпили. Отец вспоминал маму, и в его глазах стояли слезы. В этот день я узнал много, чего не знал раньше. Например, что мама, оказывается, верила в бога, но, работая секретарем парткома завода, тщательно скрывала свою веру. В доме не было икон, в церковь мама не ходила, а религиозные праздники в нашей семье не отмечались.

- Время было такое, - объяснял отец. - Скажи кому, что в бога веришь, и сразу можешь о карьере своей забыть. Это я всю жизнь нехристем был. И сейчас такой, наверное. А мама другой была, чистой и светлой. И очень страдала, что вынуждена была веру свою скрывать.

Может быть, поэтому и рано умерла, сердце не выдержало. Разорвалось.

- А когда мама на пенсию ушла, почему она и тогда продолжала скрывать, что в бога верит?

- Так я же работал еще. Вот когда наши президенты со своими прихлебателями толпой в храм ринулись и всенародно крестным знаменем себя осенять стали, тогда и мама молиться начала и в церковь ходить.

Только, видать поздно это время пришло. В сердце ее уже трещина наметилась.

- А я не знал…

- Так тебе ведь все некогда было. Бизнесом своим занимался.

- Ты так говоришь, будто меня осуждаешь, - сказал я.

- Да нет, это я себя осуждаю…

Вдруг отец встал и ушел в свой кабинет. Вышел, держа на ладони маленький православный крестик на тоненькой золотой цепочке.

- Мамин. Возьми себе. Мне-то он ни к чему, а тебе, наверное, надо его носить. Ты же крещеный. В православной церкви.

Я взял крестик и хотел положить в карман.

- На шею надень, - сказал отец.

Я надел крестик на шею. Я не ощутил никакой благодати, напротив - как-то грустно мне стало. Маму я очень любил, но как выяснилось, ничего о ней не знал.

Мы с отцом выпили еще по одной. А потом еще, на помин бабушкиной души.

- Папа, а ты помнишь Машу Абарову? - спросил я его.

- Кого, кого? Машу? Абарову? А кто это такая?

- Я учился с Машей в одном классе, в девятом, а Машина мама,