Кати в Америке

«Эдгар Аллан По», как уже говорилось, был наш вагон, и хорошо, что мы это знали, когда потихоньку отправились на прогулку в вагон-ресторан съесть поздний обед.

Не успели мы сесть за стол, как негр кельнер, подбежав к нам, подал мне лист бумаги и ручку.

Я только было собралась сказать: «Мой автограф? — Пожалуйста!» — как вдруг меня осенило: вряд ли он охотился за автографом. Я украдкой взглянула на наших соседей по столу и увидела, что они что-то вписывают в листок, да, в такой же точно. Да, дело было не в автографах. Надо было всего лишь написать, что мы желаем к обеду.

Напротив нас сидели по-настоящему очаровательная пожилая дама и по-настоящему... м-да, не особенно очаровательный, но чрезвычайно милый молодой человек с мягким взглядом карих глаз. Явно это были мать и сын. Как всегда в Америке, мы быстро разговорились. И Тетушка замерла, как косуля, почуявшая приближающуюся опасность, когда молодой человек, приветливо улыбаясь, произнес на своем тягучем южном диалекте:

— Ah don’t think Ah have seen a Swedish girl in my whole life! [145]

Похоже, Тетушка подумала, что он может и в дальнейшем прекрасно обходиться без шведских девушек. Но эти милые люди — оба — жили в Нью-Орлеане, и я решила, что никогда не помешает завести там небольшое знакомство. Так что я пустила в ход все то, что Тетушка называла моим «преступным обаянием». Тетушка, наоборот, стиснув зубы, становилась все более мрачной и, как только появилась такая возможность, утащила меня обратно к «Эдгару Аллану По».

Однако «Эдгар Аллан По» претерпел головокружительное изменение, так что мы никогда не узнали бы его, если бы не надпись на дверях. Наш приветливый проводник, пока пассажиры обедали, успел постелить постели. И наконец-то мне довелось увидеть наяву такой поразительный спальный вагон с длинным узким проходом между рядами спальных мест за зелеными занавесками, вагон, который так часто видела в кинофильмах. Там, где сидели мы с Тетушкой, были теперь два достаточно просторных спальных места — одно над другим. Тетушка попыталась было сунуть голову совсем в другое купе, где сидел толстенный мужчина, пытавшийся снять подтяжки. Но он так энергично запротестовал, что Тетушка отступила и быстро ретировалась в собственное купе. А я влезла на верхнюю полку, опустила за собой занавески и, пытаясь снять свою новую американскую блузку, застегивавшуюся на спине, едва не сломала ключицу. Спальные места были достаточно просторны, но, сидя в постели, было довольно трудно раздеваться.

У Тетушки внизу царило ужасное беспокойство, и я подумала: «Ага, корсет! Ей никогда его не снять!» Немного отодвинув занавеску, я посмотрела вниз. Она вовсе не сражалась с каким-то там корсетом. Она всего-навсего занималась своей обычной вечерней гимнастикой. Тетушка не пропустит ее даже в день Страшного суда! Она надрывалась изо всех сил, пытаясь сунуть одну ногу за спину. В конце концов ей это удалось. Практическая польза такой позы показалась мне довольно сомнительной, но зрелище было живописное, тут уж ничего не скажешь.

— Спокойной ночи, милая Тетушка! — сказала я. — Не удивляйся, если этой ночью тебе приснится какой-нибудь необычайный кошмар. Подумай, в чьих объятиях ты покоишься — в объятиях «Эдгара Аллана По»!

XIV

Да, это был Юг. То была раскаленная докрасна земля Юга, которую я увидела, выглянув из окна поезда. И эти неказистые, серые, ветхие, полуразрушенные сараи — жилища, в которых ютились негры и мимо которых мы проезжали, — тоже был, Богу известно, Юг. Ни на минуту не возникало сомнения в том, где живут негры, а где белые, — это было видно на расстоянии сотни метров.

О чем ты думаешь, старая усталая негритянка, когда сидишь, раскачиваясь в кресле-качалке у себя на веранде? Я вижу тебя лишь одно краткое мгновение, когда поезд пролетает мимо, я никогда не узнаю, как ты справляешься, живя в такой беспредельной нищете. Но твой образ навсегда запечатлеется в сетчатке моих глаз. Такая, какая ты сидишь, печально глядя на опускающиеся сумерки, именно в этой позе, — ты стала для меня олицетворением всей твоей несчастной измученной расы. Я видела так много вас, точно так же сидящих на жалких верандах. Несколько беглых секунд видела я ваши темные лица при свете огня, горевшего в развалюхе, которая называется домом. Но дети на улице танцевали так весело, словно жили в самом лучшем из миров.

Поезд идет так быстро, и я никогда не узнаю, в самом ли деле ты так печальна, мой друг, какой кажешься, сидя там в кресле-качалке.

Стоял темный вечер, когда мы прибыли в Новый Орлеан. Темный теплый вечер! Какое потрясающее ощущение — очутиться внезапно в теплыни юга!

— Здесь попотеешь! — произнесла Тетушка.

Джон Хаммонд, ну тот, с мягким взглядом карих глаз, раздобыл нам такси. Мы проболтали с ним целый день, проезжая штаты Джорджия, Алабама и Миссисипи, пока Тетушка и миссис Хаммонд обменивались рецептами печенья. А сейчас, в минуты расставания, он чрезвычайно деликатно спросил, нельзя ли ему завтра позвонить нам в отель и показать нам город.

— О да, пожалуйста, — поспешно, пока Тетушка переводила дух, ответила я.

Ругала она меня уже в машине, когда мы ехали вдоль сверкающей огнями Canal Street

— Сначала Боб, а теперь этот! — возмущалась она. — Что это, собственно, значит?

Я не могла удержаться, чтобы немножко ее не подразнить:

— Non-stop Heartbreaking [146]от Нью-Йорка на севере до Нового Орлеана на юге — вот что это значит! Уж если ты пожирательница мужских сердец, то так ею и останешься!

Когда вскоре мы ложились спать в отеле, Тетушка все еще ворчала:

— Несчастье и ничего, кроме несчастья, из всего этого не выйдет!

Миссисипи — вот то, что я желала увидеть прежде всего. И назавтра, ранним утром, подхватив Тетушку под руку, я взяла курс прямо вниз, к реке.

В реках есть нечто чарующее. Стоит лишь произнести название реки, и сразу же возникает множество ассоциаций и мысленных образов. Например, Волга. Это слово звучит так печально! Святая Русь XIX века, Россия Достоевского и Горького! Горестная песня бурлаков в холодные осенние вечера! Для меня Волга — река страданий. А Дунай! Весна в Вене перед Первой мировой войной. Император Иосиф I [147]. Мундиры, любовь, тюлевые платья, «Венский вальс» [148]. Нил, древнейшая из рек! Фараон на троне, с посохом и бичом в руках, стовратные Фивы [149], задыхающиеся в жаркой пустыне. Белые ибисы на фоне заката. И Миссисипи! Миссисипи ночью. Гекльберри Финн на своем плоту! Маленькие поселки американских колонистов. Причаливает лодка, театр на воде. Арбузы. Магнолии. Грустные голоса негров.

Нет, реки не похожи ни на что другое. А здесь Миссисипи — прямо перед моими глазами, могучая, с мутной серо-желтой, вяло текущей водой. Но только не видно Гека, одетого в лохмотья, в обтрепанных брюках и с трубкой во рту.

— Что это за мелкая речушка? — спросила моя не слишком обремененная знаниями Тетушка.

И надо же было тащить такую Тетушку через Атлантику. Достаточно было показать ей речку Эмон в Швеции.

— Разрешите представить! — сказала я. — Old Man River Mississippi! [150]Это моя Тетушка из Швеции! Такая, какая уж она есть!

Было тепло. Постояв немного, без особого восторга глядя на Миссисипи и отметив, что вода там как вода, Тетушка поспешно потребовала, чтобы ее отвели обратно в отель, в наш номер, где на потолке имеется вентилятор. Строго говоря, единственное, что Тетушка видела в Новом Орлеане, — это, пожалуй, вентилятор.