Вербное воскресенье

ИНТЕРВЬЮЕР: Но тут же нужен талант?

ВОННЕГУТ: Талант нужен везде. Я какое-то время продавал машины марки «Сааб» на Кейп-Код. Записался в школу механиков, из которой меня с треском вышибли. Таланта не было.

ИНТЕРВЬЮЕР: А талант рассказчика редкая вещь?

ВОННЕГУТ: Из двадцати студентов курса писательского мастерства шестеро окажутся поразительно талантливыми. Двое из этих шести могут со временем начать публиковаться.

ИНТЕРВЬЮЕР: Что отличает этих двух от остальных?

ВОННЕГУТ: У них в головах есть что-то помимо литературы. Им придется быть пробивными, разумеется. Они же не будут сидеть и ждать, пока их кто-нибудь «откроет». Они будут требовать, чтобы их прочли.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы работали в пиар-службе и в рекламном бизнесе…

ВОННЕГУТ: Все может быть.

ИНТЕРВЬЮЕР: Было ли это трудно? В смысле — вы чувствовали, что ваш талант уходит в песок, деградирует?

ВОННЕГУТ: Нет. Это все фантазии — будто такая работа калечит душу писателя. Мы с Диком Йейтсом каждый год читали лекцию на тему «Писатель и система свободного предпринимательства». Студенты ее не любили. Мы говорили о халтуре, которой приходится заниматься писателям, если они не хотят умереть с голоду или если хотят накопить денег для издания собственной книги. В наши дни издатели не вкладываются в публикацию первого романа автора, журналы вымерли, телевидение не покупает материал у молодых фрилансеров, благотворительные фонды дают гранты лишь старым пердунам вроде меня… Молодым литераторам придется кормиться халтурой. Иначе мы скоро останемся вообще без современной литературы. Халтура несет только одну по-настоящему серьезную угрозу — она отнимает у писателей драгоценное время.

ИНТЕРВЬЮЕР: Беда.

ВОННЕГУТ: Трагедия. Я все пытаюсь придумать способы, пусть даже мерзкие, которыми молодые писатели могли бы поддерживать себя.

ИНТЕРВЬЮЕР: Чем нужно платить пособие?

ВОННЕГУТ: Что-то делать надо, поскольку система свободного предпринимательства лишила их возможности зарабатывать на жизнь свободным предпринимательством. В самом начале мои успехи в бизнесе были грандиозными — по той простой причине, что было где этим бизнесом заниматься. Работая на «Дженерал электрик», я написал рассказ «Эффект Барнхауза» и отправил его в журнал «Колльер». Художественной литературой там заведовал Нокс Бергер. Нокс указал мне на недостатки и объяснил, как можно исправить. Я сделал, как он сказал, и Нокс купил мой рассказ за семьсот пятьдесят долларов, что равнялось моей зарплате в «Дженерал электрик» за шесть недель. Я написал другой рассказ, и он выплатил мне девятьсот пятьдесят долларов, а потом намекнул, что, возможно, мне пора валить из «Дженерал электрик». Я послушался. Переехал в Провинстаун. В конечном итоге мой гонорар за рассказ дошел до 2900 долларов. Представляете? Нокс свел меня с парой литературных агентов, столь же сведущих в сочинительстве, что и он сам, — Кеннетом Литтауэром, который был его предшественником в «Колльере», и Максом Уилкинсоном, сценарным редактором на студии «Метро-Голдвин-Майер». Я хочу письменно зафиксировать, что Нокс Бергер, мой ровесник, открыл и воодушевил больше хороших молодых писателей, чем любой другой редактор в наше время. Я не уверен, что этот факт кто-нибудь отмечал письменно. О нем знают только писатели, и, если не записать, он может бесследно раствориться.

ИНТЕРВЬЮЕР: Где сейчас работает Нокс Бергер?

ВОННЕГУТ: Он литературный агент. Он, собственно, представляет моего сына Марка.

ИНТЕРВЬЮЕР: А Литтауэр и Уилкинсон?

ВОННЕГУТ: Литтауэр скончался около десяти лет назад. Кстати, он был полковником в эскадрилье «Лафайет» — в 23 года! — и первым летчиком, атаковавшим окопы на бреющем полете. Он был моим наставником. Макс Уилкинсон сейчас на пенсии, живет во Флориде. Он всегда стеснялся своей профессии. Когда незнакомые люди спрашивали его о работе, Макс отвечал, что выращивает хлопок.

ИНТЕРВЬЮЕР: Сейчас у вас есть наставник?

ВОННЕГУТ: Нет. Староват я, наверное, для наставлений. Все, что я сейчас пишу, идет в печать без обсуждений с моим издателем, который младше меня, с редакторами, вообще ни с кем. Я не могу писать для сестры, она умерла. Внезапно в моей жизни открылось столько вакансий…

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы чувствуете себя канатоходцем без страховочной сети внизу?

ВОННЕГУТ: И без шеста-балансира. Иногда мурашки по телу бегают.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы хотели бы что-нибудь добавить?

ВОННЕГУТ: В школах и кинотеатрах на дверях крепят специальные длинные полосы. Это на случай паники — если нажать на полосу, двери распахиваются.

ИНТЕРВЬЮЕР: Да.

ВОННЕГУТ: Большую их часть производит фирма «Вон Дюприн». «Вон» — от Воннегута. Один мой родственник давным-давно оказался в чикагском театре «Ирокез» во время знаменитого пожара, после чего вместе с двумя товарищами изобрел этот механизм. «Ирин» от Принца. Кто такой «Дю», я забыл.

ИНТЕРВЬЮЕР: Ничего.

ВОННЕГУТ: Я еще хотел сказать, что юмористами часто становятся младшие дети в семье. Когда я был самым маленьким ребенком за столом, я нашел единственный способ привлечь к себе внимание — насмешить всех. Мне пришлось учиться. Я внимательно слушал радиокомиков, учился придумывать шутки. Теперь, став взрослым, я пишу книги — мозаики из шуток.

ИНТЕРВЬЮЕР: У вас есть любимые шутки?

ВОННЕГУТ: Мы с сестрой спорили, какая шутка самая смешная в мире — после выхода в платяной шкаф, конечно. Когда мы работали вместе, у нас получалось быть почти такими же смешными, как Лорел и Харди. Книга «Балаган», собственно, об этом и рассказывает.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы с сестрой договорились в конце концов?

ВОННЕГУТ: Да, мы сошлись на одной шутке. Но ее трудно показать вот так, на пальцах.

ИНТЕРВЬЮЕР: А вы попробуйте.

ВОННЕГУТ: Хорошо, только вы не будете смеяться. Никто не смеется. Это шутка «Двух черных ворон». «Две черные вороны» были двумя белыми парнями, выступавшими в негритянском гриме, их персонажей звали Моран и Мак. Они записывали свои сценки на грампластинки — диалоги двух ленивых негров. Так вот, один из них говорит:

— Мне вчера приснилось, что я ел байковые печенья.

Второй спрашивает:

— И что?

— Проснулся, гляжу — одеяла нет, — отвечает первый.

ИНТЕРВЬЮЕР: А-а…

ВОННЕГУТ: Я же сказал, вы не будете смеяться.

ИНТЕРВЬЮЕР: Мне кажется, вы предпочитаете Лорела и Харди Чаплину. Я прав?

ВОННЕГУТ: Я безумно люблю Чаплина, но между ним и аудиторией слишком большая пропасть. Он слишком явно гениален, в своей области он просто Пикассо, и это меня пугает.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы еще будете писать рассказы?

ВОННЕГУТ: Возможно. Я написал, как мне казалось, последний рассказ лет восемь назад. Харлан Эллисон делал сборник рассказов и попросил меня поучаствовать. Рассказ назывался «Большая звездная ебля». Кажется, я первый писатель, который вынес слово «ебля» в заглавие. Речь там шла об отправке к Андромеде космического корабля с боеголовкой, полной спермы. Мне это напомнило о моем хорошем индианаполисском друге, единственном друге из Индианаполиса, который у меня остался, — об Уильяме Фейли. Когда началась Вторая мировая война и все сдавали кровь, он удивлялся, почему вместо крови нельзя сдать кружку спермы.

ИНТЕРВЬЮЕР: Если бы ваши родители не разорились, чем бы вы сейчас занимались?

ВОННЕГУТ: Я был бы архитектором в Индианаполисе, как мои дед и отец. Я был бы счастлив. Мне до сих пор жаль, что этого не случилось. Забавно: один из лучших местных молодых архитекторов живет в доме, который построил мой отец для нашей семьи в год моего рождения — 1922-й. Мои инициалы, инициалы брата и сестры до сих пор украшают маленькие витражные окошки входной двери.

ИНТЕРВЬЮЕР: То есть у вас есть о чем ностальгировать?

ВОННЕГУТ: Да. Когда я приезжаю в Индианаполис, в моей голове вертится один и тот же вопрос: «Где моя кровать, где моя кровать?» И если город посещают призраки моего отца и деда, они, наверное, гадают, куда делись построенные ими здания. Центр города, где стояло большинство их домов, был превращен в парковки. Они, наверное, гадают, куда делось большинство их родственников. Они выросли в огромной семье, которой больше нет. Я захватил лишь самый кусочек этой большой семьи. И когда я учился в Чикагском университете и слушал лекции декана кафедры антропологии Роберта Редфилда про общину, которая, по сути, являлась стабильной, изолированной большой семьей, мне не нужно было дополнительно объяснять, насколько это прекрасно.