Резиновый бэби (сборник)

Дом был старый, но крепкий и как-то весь на виду. И только одно очень небольшое окно из кухни выходило в тихий соседский садик – клочок зеленой травы с неряшливо подстриженными деревцами вдоль высокого каменного забора. Именно около этого окна стояла женщина с усталым лицом и нарезала твердый сыр цвета слоновой кости. Глаза у нее были редкого цвета – зеленого, чуть в желтизну. Она тяжело наваливалась на нож, пока он не касался доски, потом аккуратно откладывала в сторону тонкую пластину сыра и останавливалась передохнуть, глядя в это окно. Вернее, в ту его небольшую полоску, что не закрывала кружевная занавеска, которую ее мать купила в Брюсселе лет пятьдесят назад, в лавке «Dentelles» в галерее «De la Reine».

В окно видно было немного. Там топтались по траве мужские ботинки. Кожаные недешевые ботинки. Было слышно, что льется вода и капли оставляют на коже темный след. Лив вздохнула. Как можно поливать газон в ботинках? С ума сойти. Все-таки мужики созданы либо совсем из другого материала, либо для чего-то совсем другого – какой-то странной, ей вовсе непонятной миссии. Мужа у нее не было, но она достаточно наслушалась от собственных сестер всяких историй, и очевидно было одно: жить с существом такого рода ей – невозможно. Ну невозможно, и все! Конечно, у нее случались ухажеры, когда она была помоложе и поглупее, и даже один совсем было у нее поселился, но скоро себя выдал, и после этого провести ее стало сложно. Он бросил в стиральную машину свои носки вместе с наволочками и потом долго не мог понять, что же так ее возмутило... А, например, соседка по дому миссис Мемлинг вечно ищет пару к носкам своего волосатого мужа, так как он никогда не складывает их один в другой! Нет, они явно засланы сюда – нарушать порядок и вносить в жизнь суету, грязь и вонь! Вот как можно было додуматься выйти поливать газон в кожаных, еще не старых ботинках? Они тут же намокнут, а если потом их и высушить, то кожа все равно навсегда останется тусклой и ломкой! Лив еще раз вздохнула, отодвинула в сторону чайник на маленьких бронзовых ножках и снова налегла на нож.

Она приехала к матери два дня назад, после того как ей позвонила Лея, и все эти дни мыла дом. Мать вот уже три года жила одна – после того как вышла замуж самая младшая из них, Лота, и за эти три года здесь все постепенно покрылось трудно отмывающейся пленкой, имя которой – старость. Донышки чашек, блюдец и тарелок, плита, раковины вокруг сливов, и даже щели в столешнице обеденного стола тоже были забиты ее более плотной разновидностью.

Два года назад наконец наняли уборщицу, но та делала все кое-как, а мать стеснялась с ней об этом поговорить. Ей было неудобно. До того самого дня, когда она упала и сломала шейку бедра, она сама пыталась все сделать до прихода нерадивой работницы. Чтобы та не подумала, что мать какая-нибудь грязнуля.

Но сейчас все уже было серьезно. И поэтому они здесь собрались, все три сестры. Отложив свои дела.

Открылась дверь, и в кухню вошла Лея, – она была чуть младше, с точно такими же зелеными глазами. Вошла, села и положила на стол длинные руки. За ней появилась девочка лет десяти. Девочка легла животом на подоконник и начала пальцем водить по стеклу, рисуя контуры видимых через него предметов.

– Сколько себя помню, здесь всегда были тупые ножи! – Лив опять навалилась на сыр.

– Не знаю, что и делать?! Я даже билет ее сдать не могу! – Лея кивнула в сторону девочки. – Такой идиотизм!

– Да чего ты? Пусть едет!

– А если что с мамой?

– Пусть едет. Но почему так далеко-то?!

– Потому что ее бесплатно берут! А они там всегда отдыхают!

– Десять часов лететь, что ли?

– Что-то вроде того!

– Ну раз уже давно договорились!

– Да и эта миссис Ван де Вурде – ей шиш что объяснишь! У нее вся жизнь по часам расписана! – Лея постучала ладонью по столу. – В кои-то веки согласилась взять мою с ними на отдых, и теперь отказаться...

– Тем более!

– Кто сейчас наверху?

– Лота.

– Опять со своим идиотизмом?

– Наверное...

– Зачем мать вообще согласилась на этот бред?

– Чтобы, когда кот умрет, захоронить его на специальном кладбище для животных... Со всеми там почестями, что для них, для котов, приняты...

– Бред!

– А что... Ты хочешь за это платить?

– Нет, конечно!

– Вот и я – нет! А у Лоты, сама знаешь...

– Знаю.

– А мать хочет.

– Мам, можно я к бабушке? – Девочка заложила руки за спину, и стали видны две острые ключицы.

– Как все невовремя!

– Это никогда не бывает вовремя!

– Может, еще обойдется? – Лея опять посмотрела на девочку.

– Конечно. Пусть едет!

– Ты же видишь, какая она! Ей нужно на солнце!

– Не волнуйся, пусть едет, мы тут сами разберемся...

Девочка тихо прошла по лестнице на второй этаж.

Бабушка лежала в своей комнате и желтыми пергаментными руками теребила край одеяла. Она уже с трудом говорила, растягивала слова, рот ее чуть перекашивался вправо. Но сознание было абсолютно ясное.

У изголовья кровати сидела молодая женщина лет тридцати, очень похожая на женщин из кухни.

– Лота! – тихо позвала девочка, на что та посмотрела и грустно улыбнулась.

Старуха тоже повернулась к вошедшей, с плеча у нее сползла рубаха. Девочка опустила глаза, а Лота поправила рубашку и убрала с лица матери непослушные волосы.

Девочка медленно обошла кровать с другой стороны и дотронулась до бабушкиной руки. Кожа была похожа на вощеную бумагу, желтую, полупрозрачную, на ощупь была гладкой, как шелковый чулок, одетый на слишком худую ногу. Она собиралась под ладонью миллионами складочек и двигалась по руке совершенно свободно.

Глаза старухи были подернуты мутью, как прикрытые на минутку крышкой желтки в яичнице.

Она держала одеяло у самого подбородка. Ее ногтевые пластины были похожи на граненые стаканы. А в палец вросло кольцо, которое она не снимала никогда, золотое, с розовым александритом – камнем одиночества.

Рядом со старухой мосластый рыжий кот щурился на пятна света от воды, что двигались по стене. У кота были две залысины, которые спускались в уши и там превращались в розовые улитки.

Лота еще раз улыбнулась девочке и опять обратилась к старухе:

– Как только ты туда попадешь, попытайся все как-то записать... Все сообщение – все эти пятьдесят слов! Поняла?

– На-а чем?

– Нуя не знаю...

– Сло-о-жно как все-е, го-о-споди...

– Мы же не знаем, чего там и как – и чтобы не забыть, лучше, конечно, все зафиксировать... Они на этом настаивают! Ты же адресата там будешь, может, очень долго искать! Потому постарайся как-нибуть зафиксировать!

– Та-а-кое на себя бра-а-ть... – Старуха вздохнула и почесала плечо.

– Да не волнуйся ты раньше времени, ничего уж такого сложного.

– Да-а уж... Прямо ни-и-чего...

– Я же не говорю, чтобы ты сразу бежала и не знаю как, не знаю чем, писала. Освоишься, разберешься и как-нибудь зафиксируешь. Все слово в слово! Сама знаешь, на память полагаться теперь уже не очень-то...

– Чего я и бо-о-юсь! Где бумага-то? Ведь по-о-теряю, че-е-го доброго... Т-а-ам, может, и ручек-то ника-а-ких нет...

Она нащупала на тумбочке лист бумаги под очками и взяла его в руки. Потом другой рукой, держа очки, как лупой, стала водить ими по строчкам. Зашевелились губы.

– Можно мне посмотреть? – Девочка переводила глаза то на тетку, то на бабушку. Но никто ее не услышал.

– Может, и нет... Но что-то то есть...

– Что?

– Не знаю... Может, и ничего...

– Во-о-т и ниче-е-го... – Старуха опять заводила глазами по строчкам.

– А может, такое есть, до чего мы здесь еще и не додумались... Они еще говорили, что нужно сразу обратиться за помощью...

– Че-е-го?

– Ну помнишь, он говорил? Что как только встретишь какую-нибудь личность там...

– Ка-а-кую еще ли-и-чность?

– Ну не знаю... Увидишь...