Кокон

Все мы калеки бесчинств демонов наших родителей. Первое слово «мама» и первый неумелый шаг к отцовским рукам, — это фундаментально, но второстепенно. Важнее всего стереотипы поведения и реакция на ту или иную ситуацию, — именно их родители каждую секунду взросления отпрыска в него вколачивают, и главнейший из этих стереотипов — взаимоотношение полов. Сын ненавидит отца за то, что тот пьяный избивает мать, но взрослым начинает пить и бить жену. Дочь презирает родительницу за распутство, но, едва созрев, идет по рукам. Нужно иметь огромную силу воли, и достаточный интеллект, чтобы понять, где ты руководишь своими поступками, а где наследие предков руководит тобой. Алёна смогла распознать в себе симптомы болезни, заложенные в неё родителями, но она все равно боялась, не верила в собственные силы. А Лёня не торопился развеять страхи супруги, то ли не понимая их основ, то ли не желая погружаться в мутный ил души другого человека. Кто знает, возможно, у него и самого в шкафу хватало скелетов… Как бы там ни было, мне стало ясно, что нежелание четы Михайловых открыться друг другу полностью, теперь их отдаляло. Ведь в противном случае им пришлось бы избавиться от кокона и позволить сделать друг другу больно.

Я поднял на Алёну глаза, она все ещё стояла у окна и смотрела на свое отражение, смотрела на испуганную девочку, убегающего от похабных намерений собственного родителя, и я уже нисколько не сомневался, что речь в этой истории шла не об Алёниной подруге, но о ней самой. Это она — Алёна — октябрьской ночью сквозь пронизывающий ветер в одной ночной рубашке босиком убегала к своей подруге. С каким-то липким, неприятным чувством я вдруг понял, что Алёна отталкивает от себя своего мужа, потому что не доверяет ему, как отцу её будущих детей. И, несмотря на то, что подозревать Лёню в педофилии было не то, что глупо, но попросту абсурдно, она, как любая женщина, как любая самка, не чувствовала в муже надлежащей защиты своему будущему потомству. Эта семья была обречена. Впрочем, я не сильно доверял своим способностям к психоанализу, так что все мои выводы вполне могли оказаться не верными.

Я все ещё смотрел Алёне в спину. Она вдруг нервно передёрнула плечами, так, словно стряхивала с них чьи-то пальцы, холодные, цепкие и мерзкие; поежилась. Воспоминания крепко держали девочку, такую стойкую, ко всему привыкшую, но все равно слабую и ранимую. Девочку, жаждавшую защиты. И я, успевший высосать две трети бутылки коньяку, на тот момент совершенно трезвый, с обреченностью и покорностью вдруг понял, что эту защиту она ждет от меня.

Я встал, подошел и обнял её за плечи, Алёна не шелохнулась. Тогда я резко развернул её к себе, секунду рассматривал испуг и недоумение в её глазах, а потом склонился и поцеловал. Мгновение её губы были заперты, но затем открылись, а пальцы Алёны побежали по моей спине и вцепились в лопатки. Поцелуй длился минуту, не меньше, и мне стоило усилия оторвать её от себя и заглянуть в глаза. Там были страх и покорность.

— Алёна, — сказал я как можно спокойнее, — я очень сильно пытаюсь не сделать глупость. Спокойной ночи.

И, борясь с чудовищным искушением остаться, я спешно ушел.

И все же глупость мною была совершенна. После того вечера Алёна замкнулась, стала избегать меня. И дело, скорее всего, было не в поцелуе, но в самом разговоре. Алёна открылась слишком сильно, распахнула двери империи своего личного пространства, ожидая, что я войду в них, и останусь, а я испугался и сбежал.

«И что мне следовало сделать? — спрашивал я себя, пытаясь следовать логике и здравому смыслу. — Нужно было либо вообще не идти на тот ужин, либо оставаться и трахать Алёну до утра… Что, конечно, очень соблазнительно, пока не задумаешься о последствиях…»

А последствия действительно могли быть малоприятными. И дело было не в возможной конфронтации с Лёней, мордобоя я не боялся, но вот ответственность меня пугала. Одно дело — спать с замужней женщиной, тут при внешнем накале страстей нет никакой ответственности, и совсем другое — когда ради тебя женщина бросает мужа. Ведь, если Алёна уйдет от Лёни ко мне, с её стороны это будет жертва, её жизнь кардинально изменится, и, следовательно, я возложу на себя моральные обязательства перед ней. К этому я был не готов, потому решил ничего не предпринимать, то есть дать жизни возможность решить за меня. И спустя две недели я смог поздравить себя с верным решением. Жизнь мудрее любого философа, иногда ей надо предоставлять возможность решать за нас.

12-ое апреля пришлось на субботу. Вечером, часов в десять, я только-только выпроводил молодежь (приходили Наташа Плеханова — взять очередную книгу, Ирка Бажанова и Сергей Прохоров, эти — просто потрепаться), выкупал пса, налил себе коньяку и расположился на диване с томиком Борхеса. Но насладиться чтением в тот вечер мне не удалось, — звонок в дверь возвестил о появлении новых гостей.

С мыслью о том, что в последнее время моя персона стала неестественно популярна, я поплелся открывать дверь. На пороге стоял Лёня Михайлов, изрядно пьяный. В одной руке он держал ополовиненную бутылку виски, в другой — неизвестную мне молодую особу, тоже довольно не трезвую.

— Мы с планеты Земля! Прибыли с мирными целями, налаживать контакт и всё такое. Приветствуем тебя, марсианин! — поздоровался Лёня, и я догадался, что врачи сегодня проявили солидарность с последователями Королёва, то есть отмечали День Космонавтики.

— Лёня, — сказал я товарищу строго, — ты совсем рехнулся?! Зачем ты тащишь ко мне своих пациентов? Надеюсь, она не буйная?

— Это Грек, — представил меня девушке друг, бесцеремонно заволакивая её в коридор моей квартиры. — Как я и предполагал, вместо приветствия он начал хамить. Он слегка ущербный, путает хамство с остроумием, не обращай внимание. А вообще, он парень толковый, так что если что, можешь остаться. Я не обижусь.

— Лёня, что у тебя в руках? — спросил я, оттаскивая прыгающего на гостей Лариона.

— В руках у меня Лида, — отозвался он, пытаясь разуться и не уронить подругу.

— Я вижу, что это не Вася. В другой руке что?

— А… — Лёня поднял бутылку на уровне глаз, и пару секунд рассматривал, словно успел забыть о её существовании, протянул мне. — Ракетное топливо. На нём и шли.

— Какой милый пёсик! — проворковала девушка, и тут же добавила севшим голосом, — мне надо в ванную…

Лёня переместил подругу, куда ей требовалось, а сам пришел на кухню, где я уже достал стаканы и резал сыр.

— Итак, продолжим! — заявил он воодушевленно, но в этом воодушевлении присутствовали нервные нотки, Лёне не свойственные. Да и пьяные загулы не в его стиле. Мне подумалось, что с ним приключилось что-то неординарное.

— Тебя совсем не беспокоит общественное мнение? — спросил я товарища. — Ходишь с пьяной девкой в обнимку, не боишься, что Алёна узнает?

— На общественное мнение мне плевать, потому что послезавтра я покидаю этот проклятый городишко! — заявил Лёня, плюхнувшись на диван и закинув ногу на ногу.

Я насторожился, положил нож, внимательно посмотрел на товарища, спросил после паузы:

— В каком смысле «покидаю»?

— В прямом. Мне предложили работу в областной клинике, я согласился. Перебираюсь на пмж в нашу Уральскую столицу. По этому поводу и проставлялся. И Лида не пациентка, она — координатор. Кстати, она не замужем.

— Зато ты женат.

Я наполнил стаканы, протянул один Лёне. Михайловы уезжали, и, очевидно, навсегда. Мне неприятно было осознавать, но этот факт всколыхнул в моей душе волну едкой горечи.

— Тоже мне праведник нашелся, — отозвался Лёня. — К тому же, Алёна не едет.

— Что?! — я в удивлении уставился на Михайлова. — Хватит издеваться над моим жадным до сплетен мозгом! Колись уже!

— А что рассказывать. Она не хочет уезжать. Так и сказала: не поеду. А я, если откровенно, и не настаивал.

Лёня неторопливо приложился к стакану. Я пытался понять, нервничает ли он, но если его душу и обуревали жестокие стихии, на мимике и жестах это не сказывалось. С другой стороны, Лёня же хирург, то есть человек, по долгу службы обязанный уметь себя контролировать. Вот то его возбужденное «Итак, продолжим!» было единственным проявлением чувств, судя по всему.