Аргентинское танго

таться — это вам не хухры-мухры… Я-то смертушку нюхал, ох как понюхал… Никому не пожелаю такого…

Только не зажигайте свет… Пожалуйста, только свет не зажигайте, ладно, а?..
МАРИЯ

Мы кланялись орущей, неистовствующей публике. Мы кланялись народу, что любил и хотел нас. Я все-таки вырвала руку из руки Ивана. Подбежала одна к краю сцены. Прижала руки к груди. Послала залу воздушный поцелуй. Отбежала назад. Крикнула Ивану:

— Ванька, кланяйся пока, я сейчас!

И одна, без него, скользнула за кулисы. И чуть не наткнулась на ящик из-под реквизита, — какая сволочь выдвинула его сюда, в самый проход, на середину коридора?! — и, я слышала, Иван уже бежал за мной, бормоча на ходу: Мария, Мария, Мария, куда же ты, почему ты не кланялась до конца вместе со мной?

Я рванула на себя дверь артистической. Влетела туда.

И свет погас.

Внезапно погас свет.

Он погас здесь, за кулисами — или на сцене тоже? И в зале?

Я слышала, как резко, четко стучит маленький барабанчик моего сердца.

Я была одна. Совсем одна. Во тьме.

Одна — на несколько мгновений. На несколько жалких земных мигов: раз, два, три, и — кончено все.

И посмертную павану, и погребальную сарабанду танцуешь не ты — танцуют тебе. Призраки в тяжелых, темных платьях, с тускло светящимися жемчугами на скелетных шеях, с глазницами, горящими в голых черепах, с дрожащими веерами в костяшках мертвых пальцев. Сколько людей прошло по лицу земли и умерло — и в своих постелях, и на полях войны, и в страшных мученьях? И ты думаешь — ты не пополнишь когда-нибудь их ряды?

Когда-нибудь. Скоро. Сейчас.

ФЛАМЕНКО. ВЫХОД ДЕВЯТЫЙ. САРАБАНДА

Сдавленный крик во тьме.

Шорох. Возня. Стук двери.

Кто-то открыл дверь — или закрыл ее?!

Тихо, это низкий хриплый голос, это канте хондо звучит издали, из далекой дали, в непроглядной тьме.

Нет, это бред. Это просто кто-то всхлипывает, лежа на полу перед дверью. Отползает — на корточках — вбок, за сваленный в кучу реквизит.

Сопение. Ругательство — сквозь зубы. Опять тишина. Звуки борьбы.

Что вы так долго копаетесь, электрики! Господи, у нас же всегда все на соплях! Даже здесь, в новом концертном зале в Лужниках!

И снова тишина. Провал в тишину.

И только всхлипы — тут, рядом, во тьме.

И взрыв света.

И снова музыка.

И опять музыка — огромная, разливом — на весь мир, полная невысказанной скорби, навечного прощанья.

Свет, слепящий свет!

Ты вовремя. Ты — не вовремя?!

Кто, задыхаясь, отворачивается лицом к стене, сидя на корточках, закрывая руками мокрое лицо?!

Палочки. Барабанные палочки брошены на пол. Они были заткнуты за лацкан пиджака, воткнуты в старый дырявый карман — и вот потерялись, и вот валяются на полу. Кто поднимет палочки? Кто сыграет партию маленького барабанчика? Оркестр играет сарабанду, и в зале все замерли. Зачем для последнего биса эта сумасшедшая парочка, эти мировые знаменитости, выбрали старинный испанский погребальный танец?!

— Уйдите! Отойдите все! Я не отдам ее вам!

— Он сошел с