Кузя, Мишка, Верочка

Наташа долго думала, как это могло произойти. Поняла, что, кроме Верочки, этот «тайник» никто не видел. Верочка призналась на удивление легко — с Наташей у нее были вполне доверительные отношения. Да, она заприметила, где лежат конфеты. Да, она потихоньку ушла со второго этажа, поднялась на четвертый, зашла в кабинет психологов, подставила стул, влезла на стол и дотянулась до коробки с конфетами. Взяла несколько штук. Так же незаметно вернулась «домой», на детский этаж. Почему она это сделала? — Потому что конфеты вкусные, ей хотелось еще. Почему не попросила? — Она не знала, что можно попросить. Да, она поняла, что брать без спросу нехорошо. Да, она поняла, теперь она будет спрашивать у Наташи, если ей захочется конфету. Вот сейчас ей хочется конфет. Не дадут ли ей конфету прямо сейчас? А лучше — две…

Наташа была потрясена. «Представляете, — говорила она, — какая у нее память! Ей же всего пять лет! А какая сообразительность — добралась же до коробки! А какая выдержка! — это же надо, улучила момент, рассчитала, когда ее никто не увидит, и прошла через два этажа туда и обратно». Надо сказать, что мало кто из сотрудников разделял Наташины восторги по поводу Верочкиной «выдержки». Напротив, девочка приобрела репутацию ребенка несдержанного, «отвязанного», без каких-либо тормозов. «Я никак не могу ее заставить есть суп, — жаловалась одна из воспитательниц, — она просто отказывается, она кричит, что ненавидит суп и нас всех ненавидит. И она дерется. И кусается».

Верочку положили в больницу на обследование. На месяц, в психоневрологическое отделение. Обычная практика. Конечно, есть медицинская карта, и там «все написано». Но зачастую то, что написано в карте, можно опровергнуть.

Или, наоборот, подтвердить. Да и ребенок растет, меняется, развивается. Ведь это очень важно — иметь четкую картину того, что происходит с ребенком. Важно знать мнение разных специалистов, чтобы сделать прогноз развития ребенка. Особенно когда речь идет о дальнейшем устройстве этого ребенка в семью.

Аня с Верочкой не виделась. Впрочем, она знала, что Верочка в больнице. Вспоминалась ей девочка часто. Аня с надеждой думала о том, как Верочка вернется в детский дом, ей найдут семью и все будет хорошо. Правда, иногда на консилиумах поднимался разговор о том, что девочка плохо управляемая, не очень здоровая, и семью ей будет найти непросто. А может быть — невозможно. Но против этих голосов тут же вступали другие. Голоса тех сотрудников, которые работали уже много лет и вспоминали случаи, когда находили семью для ребенка, которого считали и агрессивным, и «неуправляемым», и ничего — живут. «Но каково им доставалось!» — возмущались первые. «Так ведь справлялись, — настаивали вторые, — и любят своего ребенка. Да и ребенок меняется в семье». «Но всему же есть предел! — те, кто заранее жалел семью, которой „достанется“, оставались при своем мнении, — говорят, она в больнице все отделение разнесла».

«Правильно сделала, что разнесла, — думала про себя Аня, — ей хватает смелости разносить то, что надо разнести. Что, лучше сразу в „овоща“ превращаться, что ли? „Ах, милые доктора, дайте мне скорее эту „волшебную“ таблеточку, и я успокоюсь тут, в уголке, и буду тихо лежать на кроватке, бездумно глядя в потолок остекленевшими глазами…“ Ну как ребенок может чувствовать себя в больнице? Тем более — в такой больнице?» Аня ни за что не решилась бы сказать это вслух. Но и заставить себя думать по-другому она не могла. Почему-то все время представляла себя на месте Верочки. И ловила себя на мысли, что видит в Верочке скорее сильную личность, чем «агрессора». Личность, которая отчаянно пытается «прогнуть» этот мир под себя.

Аня нисколько не умаляла значение психоневрологического обследования. Как специалист, она понимала, что это — важно и нужно. И неизбежно. Но ведь ребенок не понимает всей «важности» происходящего. Каково ей там, в больнице-то? В голове — муть от таблеток, в сердце — боль, в душе… Что там, в душе? Пустота? Или, наоборот, пожар? Пожар неукротимой ярости. Желания разнести на кусочки этот несправедливый мир. Маленький зверек, загнанный в клетку социальной справедливости. «Господи, — думала Аня, — сделай так, чтоб для нее поскорее нашлась семья».

У Ани появилась новая обязанность — фотографировать детей детского дома. Сайта тогда еще не было. Но в детском доме с самого начала была традиция — делать большие, красивые фотоальбомы. Этими альбомами был уставлен целый шкаф в коридоре. Они лежали на столиках в холле. Их мог посмотреть каждый, кто приходил в детский дом, — гости, визитеры, те, кто хотел взять ребенка в семью. Фотоальбомы производили впечатление на всех. Вот она — история детского дома, история устройства детей в семьи.

Вот совсем маленький мальчик, взгляд исподлобья, глаза испуганные. А вот он же — с другими детьми, с воспитателем, с психологом, на море, в летнем лагере. Загорелый, подросший. А взгляд все равно — чуть тревожный, внутрь, в себя. А это он с кем? С патронатной мамой. Это они уже два года вместе прожили. Надо же, как похожи! Вы специально так подбираете, чтобы похожи были? Нет, это они сами как-то так… почему-то похожими становятся…

Это вот они все вместе — с бабушкой, с кошкой. Откуда здесь эта фотография, с кошкой-то? Семья принесла, на память… Вроде не чужие теперь…

На детский этаж идти фотографировать — это надолго. Пока поговоришь, пока усадишь. Маленькие поначалу не понимают, что нужно сидеть спокойно, и вовсе не рядом с фотоаппаратом. Подбегают близко, заглядывают в объектив: «Что там? Ты возьмешь меня туда, в это окошечко?» Нет, зайка, я только посмотрю на тебя через это окошечко. А потом покажу, какая ты красивая получилась… «Покажи, покажи, дай! — тянет фотоаппарат к себе. — Это — я?» Тех, что постарше, — подождать приходится. Девочки хотят накраситься и просят «никому не показывать, а отдать только им». Приходится искать какие-то аргументы, почему этой фотографии суждено украсить не только маленький личный альбомчик, но и большую городскую газету. Впрочем, соглашаются легко и не без гордости, прилично скрытой за показным равнодушием.

Аня сидела в детской гостиной вдвоем с одной из воспитательниц. Дети пошли обедать.

— Сейчас хоть вздохнули посвободнее, — поделилась воспитательница, — а то просто сил никаких не было…

— Сил не было… — Аня машинально «отзеркалила» конец фразы. О чем шла речь, она все равно не понимала.

— Нет, я, конечно, все понимаю, — воспитательница заговорила быстрее и явно «от сердца», — здесь дети сложные, им в жизни много пришлось пережить, они несчастные, они травмированные. Нам это тут объясняют, да я и сама, без объяснений, понимаю… — Она сделала паузу. — Но ведь есть предел и нашему терпению! Она ведь воет всю ночь! Ну я-то ладно, я на дежурстве, но ведь другие дети просыпаются!

— Кто воет? — переспросила Аня, хотя и была почти уверена, что знает ответ.

— Да кто, кто… Эта, новенькая… Как заведется ночью, и сделать ничего невозможно. Таблетки ей доктор прописал, даем на ночь, только они не помогают. Ей укол надо делать, вот что. А еще лучше — перевести ее отсюда. Может, прямо из больницы и отправят ее куда-нибудь…

— Жалко ее, — без выражения сказала Аня.

Воспитательница махнула рукой.

— Жалко, — так же без выражения ответила она.

Ане было плохо. Аня представляла, что больше никогда не увидит Верочку. Она воображала, что девочку переводят в «собес». Прописывают ей таблетки и уколы. Зная Верочкин характер, можно было предположить, что таблеток и уколов будет становиться все больше и больше. Здравствуй, «овощная грядка»! А впрочем, кого это будет волновать? Оттуда не возвращаются…

Аня задала вопрос тому, кто мог на него ответить. Может ли такое быть, чтобы ребенка прямо из больницы перевели куда-то еще? Ответ обнадежил. Нет, такого быть не может. Ребенок обязательно вернется в детский дом. Независимо от диагноза? Да, независимо от диагноза. А потом уже будут решать, как поступать дальше. С учетом всех обстоятельств…