Почтенные леди, или К черту условности!

— Где он подцепил эту шлюшку, мне тоже неизвестно, — вставила она.

Год назад Бернадетта нашла в письменном столе Эвальда письма от какой-то женщины; он поклялся всем, что ему дорого и свято, что речь идет о невинной дружбе. Увы, Бернадетте не удалось выяснить, где проживает пассия мужа и как выглядит, потому что на конвертах не был указан ни отправитель, ни число, не говоря уже о приложенной фотографии. Но все письма подписаны одним именем — Йола.

Увидев мужа, прогуливавшегося в больничном парке рука об руку со старшей докторшей, она узнала от медсестры, что госпожу докторшу зовут Йола и она разведена.

Я вклинилась в непрерывный поток речи:

— На вашем месте я не стала бы рубить сгоряча. Ведь вы сами встретили новую любовь!

— О чем вы? Об органисте? Этот человек верный и заботливый отец семейства и к тому же неизлечимо болен. Эвальд наплел вам всяких небылиц, а вы и поверили! — Она сделала паузу, а я от волнения прервала связь.

Так кто кому рассказывал сказки? — задаю себе вопрос и пробую сложить факты в сколько-нибудь убедительную версию. По всему выходит, что прыткий Эвальд своего не упустит. А Бернадетта, это ставшее притчей во языцех дитя печали, нынче робко решила с ним в этом посоревноваться. Оба, наверное, открыли только часть правды. Как на это отреагирует Аннелиза? Или лучше не травмировать ее, пусть остается в неведении о том, каков хитрец наш Эвальд?

Я и сама вот-вот заплачу. Эвальд обманул не одну Бернадетту, он обманул и нас с Аннелизой. Безусловно, Йола в отличие от нас находится в репродуктивном возрасте, что для мужских инстинктов имеет решающее значение. А мы — снисходительные, все прощающие бабульки, которых можно использовать. Если верить Бернадетте, Эвальд сказал о нас с Аннелизой, что мы уже «по ту сторону добра и зла». Но тут он глубоко заблуждается.

Парикмахер заметно омолодил Аннелизу. Прежде чем надеть свой травянисто-зеленый жакет, она критически осмотрела себя в зеркале и по моему выражению лица определила, как я нахожу белокурые пряди.

— Неплохо, — похвалила я, однако меня немного смутило одно обстоятельство. Раньше Аннелиза походила на добрую матушку или, еще точнее, на бабушку. Если она и дальше продолжит так же худеть, как в последние три дня, то через полгода будет конкурировать со мной.

Словно прочитав мои мысли, подруга спросила:

— Ты помнишь, какие у нас были хулахупы? В то время у нас талии были как у Скарлетт О’Хара. Может, мне еще удастся взять под контроль свой жирок.

— Зачем себя мучить? — удивляюсь я. Но Аннелиза лишь смеется.

Я наливаю ей кофе, она отодвигает подальше от себя сахар, сливки и продолговатое печенье «кошачьи язычки». Я замечаю, что она расщедрилась и на маникюр, так как она с удовольствием посматривает на свои покрытые пигментными пятнами руки.

Я сделаю ей больно, если расскажу о Йоле. Но что-то объяснить придется, надо быть осторожнее со словами.

Поначалу подруга притворяется спокойной и хладнокровно утверждает, будто давно предполагала, что по вечерам Эвальд встречается с женщиной, она, мол, способна сложить дважды два. Впрочем, ей совершенно безразлично, с какой козочкой этот козел запрыгнет в сено. Потом у Аннелизы потекли слезы, все сильнее, и вот их уже не остановить. Закончилось тем, что мы захныкали обе. Это подействовало на нас благотворно, и мы не удержались, чтобы не посмеяться над собой. Несмотря на это, мы все же не решались искренне поговорить друг с другом о том, что мы обе стремились понравиться одному мужчине и более молодая конкурентка нам совсем некстати.

— Бернадетта уверяет, что с органистом ее связывает лишь душевное родство, и нам остается в это только поверить, — говорю я. — Даже такая зануда, как кантор, вряд ли западет на ходячий скелет! Следовательно, Бернадетта подает на развод не потому, что снова собралась замуж, а просто не может простить Эвальду бессовестного обмана.

Аннелиза представила, как Бернадетта застукала мужа с Йолой, и прониклась к ней состраданием.

— Это очень унизительно, — говорит она, — еще и потому, что весь персонал больницы наверняка знал об их связи. Теперь я и сама жалею, что…

Любопытно, что Аннелиза затеяла? Она мне пока ничего не рассказывает. На все мои вопросы отвечает примерно одно и то же — мол, Бернадетте так или иначе осталось недолго жить. Когда же ей наскучили мои расспросы, она прибегла к давно испытанному отвлекающему маневру, когда каждую фразу начинают с «а помнишь…».

— А помнишь, однажды мы пришли в школу в одинаковых серых юбках? Наши мамы выписали их независимо друг от друга по «Некерману».

— А помнишь, как мы впервые услышали о противозачаточной таблетке? По-моему, это было в 1963 году…

— А помнишь, когда убили Кеннеди, мы в тот момент разговаривали с тобой по телефону?

Я кивала, а потом пошла в контрнаступление:

— А ты помнишь, сколько раз ты спала с Эвальдом?

Аннелиза пугается и клятвенно заверяет, что ни разу в жизни — раньше или совсем недавно — не состояла с Эвальдом в интимной близости. Осеняет себя крестным знамением:

— Вот те крест! Клянусь!

— Ну что, мне сходить за Библией? — усмехаюсь я.

— Раньше я была слишком зажатой, а сегодня я бы постеснялась оголяться, — объясняет Аннелиза. — А если бы это и случилось? Тебе какое дело?

— Аннелиза, — говорю ей, чтобы снова вернуть к главной теме, — Бернадетта пока живой человек, а нам сейчас нужно поглядывать и за Йолой!

Подруга молчит, ей жаль, что в данный момент они не могут пообщаться с Эвальдом. Очевидно, он не дома, а может, и вообще переехал. Эвальд не подходит ни к домашнему телефону, ни по мобильному не отзывается.

Листаю телефонную книгу в поисках номера, звоню в клинику, прошу соединить с главным врачом, но мне сообщают, что госпожа доктор Шэффер в отпуске. Телефонный справочник у меня в руке, и я нахожу в нем номер последнего в списке Шэфферов, проживающих в Гейдельберге, — д-ра Й. Шэффер. Мне отвечает автоответчик.

«Они вместе уехали в отпуск» — это первое, что приходит мне в голову.

Мы молчим, потом Аннелиза, к моему удивлению, предлагает прогуляться перед ужином. Раньше она редко находила в себе силы на такой подвиг, но, видимо, сейчас решила сжечь пару калорий.

Естественно, я соглашаюсь, и мы спешим обуться в удобную, хотя и страшенную обувь. Много лет я клеветала на пенсионерские кеды на липучках, пока самой не пришлось из-за молоткообразного пальца перейти на мягкие просторные сникеры.

— А после прогулки я приглашаю тебя на шикарный ужин, — обещаю я, — не век же тебе самой готовить.

Эта идея, правда, плохо сочетается с диетой, но Аннелиза принимает предложение. Меню хорошего ресторана способно привести в восторг любого человека, и я посчитала своим долгом посоветовать подруге выписать для себя кое-какие названия на будущее, а еще лучше стащить его.

Меня всегда тянуло в замковый парк, и постепенно я стала считать его чуть ли не своим садом. Мы неспешно бродили по крытым аллеям, которые будто специально были созданы для доверительных бесед.

— А помнишь… — Аннелизу опять потянуло на воспоминания, однако она не успела произнести свое заветное «как» и внезапно перескочила на другую тему. — Идея поселить у нас Эвальда была не самой удачной, и я раскаиваюсь. Прыгаешь, суетишься вокруг гостя, а что в благодарность? Ночует, кормится у нас, а вечера проводит с молоденькой. Если он снова объявится, я ему скажу без обиняков, чтобы не рассчитывал на наш чердак как на склад для своих вещей.

Я не стала выкладывать ей все, что думаю на сей счет, а только кивнула. В сущности идея принять у себя очаровательного друга сама по себе неплоха, но лучше не растягивать этот визит надолго. К тому же с молодыми общаться интереснее.

— Это верно. Не помню ничего веселее, чем тот день в Баден-Бадене с Руди, — произносит Аннелиза. — Тогда я прониклась уверенностью, что мы еще свое наверстаем. Наша молодость была тусклой, супружеская жизнь — что затхлая тюрьма, так неужели нам вдобавок превратиться в брюзжащих старух? Необходимо придумать что-нибудь такое, чем можно было бы позабавиться, чтобы оно нас расшевелило, но не перегибая палку.