Мандариновый год

– Он шутит, – засмеялась Вика. – Он со всеми так.

– Но я не позволю! – испугалась тетка.

– Ну что вы! – успокоила ее Вика. – К вам это не относится.

Но на всякий случай с Федоровым поговорила, заставила его выучить ее имя и отчество. Федоров во вторую встречу не называл ее никак, а когда провожал, не выдержал, сказал-таки:

– Позвольте вам пальтецо подать, сударыня-барыня Евпраксия Мелентьевна!

Тетка вошла в столбняк и выходила из него еще и через несколько лет.

– Отвратительный субъект, – подвела она итог Викиного замужества. – Как ты могла?

Вика думала, что Алексей на фоне Федорова будет выглядеть очень хорошо, и ей это было приятно, только бы тетка сдуру не начала разговор об отступном и об Анне. Надо будет этих старух как-то заранее предупредить, но тут же поняла, что это глупая затея, что если они захотят заговорить об Анне и о том, что ее надо гнать из школы, то заговорят. Ничто не способно сбить их с линии. Они живут по своим законам и порядкам, заведенным еще генералом, и там нет места рядовой житейской интриге и хитрости, которую ведет сейчас Вика. Значит, надо другое… Надо будет рассказать Алексею, что она придумала эту идею «отступного». Алексей, человек нашего времени, он поймет, что у нее не

было другого выхода, а то, что она все свалила на Анну, а не на Ленку, так это правильней, лучше. Зачем имя девчонки зря трепать?

– У нас есть деньги, – позвонила она в клетушку Алексею.

– Боюсь, что это уже не выход, – сказал он.

– Что случилось? – испугалась она.

– Все то же, – ответил он. – Слушать ничего не хочет…

– Ленка же обещала уговорить…

– Ну, это мы зря так обрадовались. Ленка – ребенок… Она сделает так, как захочет мать…

– А ты ей скажи, что имеешь право на размен. Ты скажи ей это, скажи.

Как она не сообразила это сразу? Упрется Анна, и Алексей предложит размен. Ну и что она получит, что? Какую-нибудь занюханную квартиренку у черта на рогах.

Алексей Николаевич же думал совсем иначе. У Анны с Ленкой при обмене будет явное преимущество, и они смогут получить что-нибудь приличное. Ведь искать вариант можно до бесконечности.

А на что может рассчитывать он? На комнату в коммуналке, на те самые «семь квадратов», из которых он когда-то вылетел. Что ж, опять назад? И это после сорока лет? Общая уборная, общая ванная, счетчики, телефон в коридоре на стене…

Он почувствовал; как страх, липкий, холодный, вязкий, охватил его всего. Он удивился этому страху – ненормально же бояться того, чего не будет, не может быть, что предотвратимо, и не случится в его жизни. «Семи квадратов» никогда, никогда не будет.

Вика в столовой подошла к нему с подносом, села рядом и сказала, что они оба идиоты, если сразу вот так не взяли Анну в оборот: надо размениваться, и все!

Он не мог ее остановить, так убежденно говорила Вика о том, как вынуждена будет Анна согласиться на ее квартиру, потому что лучшего ей ничего не найти.

Алексей Николаевич думал о том, какие русские люди – великие аферисты. Есть выражение – судить со своей колокольни. Он просто видит сейчас вместо человеческих голов эдакие колоколенки, о четырех стенах, с башенкой вверху, и трезвонят, и трезвонят, каждая – свое.

Он очнулся, когда на него кто-то прямо изо рта брызнул водой. Он так и сидел за столом в столовой, только весь пиджак, вся рубашка были у него в вермишелевом супе.

Потом его осторожненько довели до медпункта, смеряли давление, сняли электрокардиограмму, сказали, что все в порядке, просто спазм. («Как у матери», – подумал он.) Объяснили, что хорошо бы вечерами ему прогуливаться, не есть жареного и жирного, у него наверняка не все в порядке с формулой крови. А в столовой пусть не садится затылком к солнцу, его просто перегрело, а тут еще запахи, не первый это случай, Но больше с журналистами, а не с технарями. Это даже хорошо, что и с ним случилось, так как он инженер и начальник цеха и ближе к тем, кто занимается вентиляцией. Вот пусть теперь пошуруют кого надо.

Так между делом – уколом и кардиограммой – ему рассказали, и у него все прошло. Когда же Вика стала навязывать ему ключи от квартиры – иди, полежи, усни спокойно, – он категорически отказался, даже как-то резко, потому что вдруг опять зазвонили колоколенки. И она сразу замолчала, а он поплелся в свою клетушку.

До конца рабочего дня не выдержал, позвал заместителя.

– Пойду полежу… – сказал он. – Нехорошо мне как-то…

Ему предложили машину, но он отказался, даже рассердился, все же в порядке, просто слабость и противно от мокрой рубашки и майки, и запах остался от пролитого супа. Придет домой, все снимет, и пройдет. Действительно, на улице ему стало легче, а в троллейбус он попал почти пустой и мог сесть у открытого окошка. Когда уже ехал, сообразил, что ничего не сказал Вике, ну, хорошо, подумал он, не будет волноваться, а из дома он ей позвонит.

Производственные работы он застал в полном разгаре. Анна и Ленка в четыре руки наклеивали на пол в кухне клеенку; они торопились закончить все к его приходу, и закончили бы, если б он не пришел раньше.

Анна растерялась только на секунду, во вторую она уже заставила его тянуть угол клеенки, чтоб нигде не морщило. И он стал тянуть, а потом ползал на коленях, распрямляя складки.

Пол получился красивый, кухня стала нарядной, солнечной. Анна разглядывала ее с удовольствием, а потом спросила:

– А ты чего так рано?

– Спазм у меня был, – сказал он. Показалось ему или действительно в глазах у Анны

промелькнуло удовлетворение? И самое главное – он ее понял. Он бы тоже на ее месте был бы удовлетворен его нездоровьем, естественное чувство. Он ушел в кабинет, лег под свои железки и почувствовал: все проходит. Ах ты Господи, что за магическая у него комната, что за свойства она имеет? Почему ему так хорошо в ней и покойно? Он лежал расслабленный, почти счастливый, а потом вспомнил, что надо звонить Вике.

– Наконец-то, – сказала она. – Чего ж ты ничего мне не сказал?

– Ты не волнуйся, – ответил он. – У меня уже все прошло.

– Если что, вызывай неотложку… Валидол у тебя лежит под подушкой?

– Лежит! Лежит! – засмеялся он.