Мандариновый год

Видимо, именно для такого вывода и была предоставлена пауза, потому что тетка вся засветилась и сказала самое важное и самое главное:

– Иван Петрович пишет мемуары.

– Дадите почитать? – ляпнула Вика.

И женщины покрыли ее таким взором, что она едва выкарабкалась наружу. Тут-то она и поняла, что нельзя за здорово живешь просить генералов почитать их мемуары. Но генерал на нее не рассердился, наоборот, засмеялся и сказал, что вряд ли юной девушке так уж придутся по сердцу военные истории, ей другие истории нужны…

Женщины в капотах хихикнули. Потом генерал спросил их, что нового на свете. По тому, как они встрепенулись, Вика поняла, что ответы у них готовы и они привыкли давать генералу отчет.

Викина тетка сказала, что «ту шубу» она решила все-таки не покупать, скорняк посмотрел и отсоветовал: не та мездра. Женщина в лиловом капоте пожаловалась, что у нее никак не получается изнаночный шов, а та, что была в сиреневом, сказала, что зря открыли у наc Ремарка, она никому-никому не советует его читать, сплошное хулиганство, а не литература. В малиновом сообщила, что покрылся плесенью клубничный джем, на что женщина в фартуке, убиравшая посуду, небрежно бросила: «Да переварила я его уже, переварила».– «Когда же? – пискнула в малиновом, смущаясь неполноценностью своей информации, и тут Вика не выдержала и снова подошла к окну. Вид отсюда был другой, но и он не оставлял сомнений в шестьдесят третьем годе нашего столетия. Дети несли в авоськах макулатуру, под забором, согнувшись, как в чреве матери, спал пьяный, в кинотеатре шел новый фильм «Гусарская баллада», из двери магазина высовывалась очередь… Всюду живые люди, с нормальными глазами, у которых наверняка нету ни капотов, ни серебряного гонга, ни иноземных ковров, а многие даже не знают, как не знает и Вика, что такое мездра… Все они бегут куда-то стремглав, и Вике так захотелось бежать вместе с ними, что она так прямо и сказала:

– Мне надо бежать.

Они провожали ее в прихожей все – и женщины, и генерал.

Смотрели, как она снимает вышитые тапочки и надевает свои триста раз чиненные босоножки, они все протянули ей руки лодочкой, а женщине в фартуке она крикнула куда-то в глубину квартиры «До свиданья!» Ответа она не услышала, да и не мудрено – такая квартира. Всю дорогу домой она ощущала на себе запах генеральской квартиры, это был хороший, чистый запах, но ей стало легче, когда сквозь него проступил наконец запах ее собственных дешевеньких духов.

Потом генерал умер. Были пышные, по рангу, похороны. И она шла в близком к гробу кругу. Вначале она боялась за тетку, что та будет себя вести так, как на похоронах сестры, – громко рыдать и падать в могилу.

Но оказалось – ничего подобного. Тетка соответствовала ритуалу, как соответствовали ему печатный шаг, траурная пальба, непокрытые головы штатских. Она шла точно в такт музыке, нигде не сбилась, нигде не нарушила строй, и эта ее безупречность была Вике так же непонятна, как вопли на похоронах матери.

Родственные отношения так и не сложились. Вика всегда жила в своем времени, и ей было важно не выпасть из него, не дай Бог не соответствовать ему, а тетка всегда жила вне времени, и смерть генерала ничего в ее жизни, в сущности, не изменила. Уехала одна из сестер, Та, которую она не любила, какая именно – вычислить Вика не могла. Еще одна умерла. Ушла женщина в фартуке, нашла себе работу – дворником в новом доме для дипломатических работников. Дали ей квартирку, даже телефон провели. Тетка осталась с одной из сестер, они постигали тайны изнаночных швов, ходили на дневные сеансы в кино, сердились, если в магазине продавали мороженый творог, писали жалобы и добивались своего – им выносили откуда-то Свежий творог, только-только из-под коровки.

Поэтому тетка считала, что умеет жить так, как надо, и всего можно добиться правильными действиями, и это глупости, если говорят, что чего-то где-то не хватает: напишите в Жалобную книгу – и вам дадут то, что вы хотите.

В редкие встречи Вика не вступала с ней ни в объяснения, ни в конфликты. Иногда грешная мысль приходила в голову: ну вот умрет сестра генерала, она намного старше тетки, потом в конце концов умрет и тетка. Кому останутся эти иноземные ковры, бесчисленные сервизы, серебряный гонг, шубы, палантины, боа?

Детей у тетки нет, а племянница у нее одна она, Вика. Но нельзя было вообразить себя владелицей всего генеральского богатства, как нельзя, к примеру, перенестись в другое время. «Кому-то достанется», – равнодушно думала Вика. А вот попросить у тетки взаймы можно. Деньги у нее есть, по мелочи она ее иногда выручала, хотя каждый раз удовольствием это для Вики не было. «Почему у тебя нет денег? – спрашивала тетка. – Ты же работаешь?»

Вика не могла сразу придумать, что ей сказать в этот раз, для чего ей нужны целые три тысячи. Идея объяснения родилась у Вики спонтанно: эти деньги – отступные для жены человека, за которого Вика выходит замуж. Шелковые женщины разинули рты. Но Вика и вообразить себе не могла, как ловко она попала в точку. Во-первых, от женщины, которая такая материалистка (возьмет за мужа деньги), конечно, надо уходить. Как он (имелся в виду Алексей) жил с ней до этого? Во-вторых, об этом надо сообщить в общественные организации. Кто она? Учительница? Она не имеет права преподавать в школе. Вика уговорила их не принимать никаких мер, пока у них все не устроится, а потом уж, потом, мол, можно будет эту историю раскрутить. В общем, тетка сказала, что сходит в сберкассу и снимет три тысячи!

– Я напишу расписку, – сказала Вика.

– Глупости, – возмутилась тетка. – Что мы – чужие? – И срок она не стала оговаривать, больше того, сказала так: – А может, я и умру скоро, так тебе и думать о долге не придется.

– Тогда я возьму, – совершенно искренне сказала Вика, потому что к долгам всегда относилась серьезно, и сама отдавала в срок, и с других умела потребовать, если что…

Вика пообещала, что зайдет днями, а тетка предложила ей прийти вместе с Алексеем. Федорова она видела два раза, и он ей не понравился сразу.

– Какой-то он несерьезный, – сказала она после первой встречи. – Почему он зовет тебя Манефой?