Мари-Клэр

— Дай половину, тогда не выдамъ.

Мнѣ стало такъ противно дѣлиться съ ней, что я, рискуя попасть на глаза сестрѣ Мари-Любови, отнесла его подъ дерево.

При воспоминаніи обо всемъ этомъ у меня появилось непреодолимое желаніе увидѣть сестру Мари-Любовь. Мнѣ хотѣлось отправиться немедленно; но въ то же время я вспомнила, что Анри Дэлуа сказалъ вчера при прощаніи: „До завтра“.

Можетъ быть, онъ уже на фермѣ, ждетъ меня и безпокоится, не случилось ли что-нибудь со мною…

Я вышла изъ дома и побѣжала въ Вилльвьей.

Только что я сдѣлала нѣсколько шаговъ, какъ увидѣла его на дорогѣ.

Бѣлая кобыла съ трудомъ взлѣзала по тропинкѣ, покрытой снѣгомъ.

Анри Дэлуа былъ съ непокрытой головой, какъ тогда, когда онъ пришелъ сюда въ первый разъ; его блуза вздувалась отъ вѣтра, и онъ держался за гриву лошади.

Кобыла остановилась передо мной.

Ея хозяинъ наклонился и взялъ меня за обѣ руки, которыя я подняла къ нему.

Какое то безпокойство, котораго раньше я не замѣчала, было у него на лицѣ… Брови его сходились, какъ у г-жи Дэлуа.

— Я зналъ, что найду Васъ здѣсь, сказалъ онъ немного задыхаясь.

Я ждала, что онъ скажетъ что-нибудь радостное для меня, но онъ сильнѣе сжалъ мои руки и сказалъ тѣмъ же задыхающимся голосомъ:

— Не призирайте меня!

Онъ отвелъ глаза въ сторону.

— Я не могу быть больше Вашимъ другомъ.

Мнѣ показалось, что кто-то съ силой ударилъ меня по головѣ…

Въ ушахъ послышался визгъ пилы… Я увидѣла, какъ Анри Дэлуа задрожалъ и услышала, какъ онъ сказалъ:

— О, какъ мнѣ холодно!

Затѣмъ я перестала чувствовать теплоту его рукъ, и когда я поняла, что я одна, предо мной сѣрѣла какая-то масса, которая казалось безшумно катилась по тропинкѣ, занесенной снѣгомъ…

Я медленно спустилась по другому склону холма.

Я долго шла по снѣгу, который скрипѣлъ у меня подъ ногами.

Я уже прошла половину дороги, когда крестьянинъ предложилъ мнѣ сѣсть въ телѣгу. Онъ тоже ѣхалъ въ городъ, и скоро я очутилась передъ Сиротскимъ домомъ.

Я позвонила, привратница осмотрѣла меня чрезъ дверной глазокъ.

Я узнала ее. Это была все та же, Красивое-Око.

Мы прозвали ее такъ за ея огромный бѣлый глазъ. Она узнала меня и открыла дверь. Она впустила меня, но прежде, чѣмъ закрыть дверь, сказала:

— Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь.

Я ничего не отвѣтила, и она повторила:

— Сестры Мари-Любови нѣть больше здѣсь.

Я слышала, но не обращала на это никакого вниманія; все это мнѣ казалось, какъ во снѣ, когда происходятъ самыя невѣроятныя вещи, но имъ не придаешь никакого значенія.

Я посмотрѣла на ея бѣлый глазъ и коротко сказала:

— Я возвращаюсь.

Она закрыла за мной дверь, и я стояла подъ навѣсомъ, пока она ходила сообщить настоятельницѣ.

Она вернулась и сказала, что прежде, чѣмъ принять меня, настоятельница хочетъ поговорить съ сестрой Дэзирэ [4].

Раздался звонокъ, Красивое-Око встала и сдѣлала мнѣ знакъ слѣдовать за нею.

Снѣгъ снова началъ падать.

Въ комнатѣ у настоятельницы была почти полная темнота.

Сначала я увидѣла только огонь, который горѣлъ со свистомъ. Какой-то голосъ заставилъ мня поглядѣть пристальнѣе.

— Такъ вы возвращаетесь? — спросила меня настоятельница.

Я попыталась разобраться въ своихъ мысляхъ; я не знала, дѣйствительно-ли я возвращаюсь.

— Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, сказала она.

Я подумала, что все еще снится мнѣ плохой сонъ, и я кашлянула, чтобы проснуться, посмотрѣла на огонь и старалась понять, почему онъ свиститъ.

— Вы больны? — опять спросила настоятельница.

— Нѣтъ, — отвѣтила я.

Теплота оживила меня и я почувствовала себя лучше.

Я стала, наконецъ, понимать, что я вернулась и нахожусь у настоятельницы. Я встрѣтила ея пристальный взоръ и все припомнила.

— Вы почти не измѣнились, говорила она съ усмѣшкой, сколько вамъ лѣтъ?

Я сказала: 18.

— Ну, возразила она, вы не очень то выросли за время Вашей жизни въ міру.

Она облокотилась одной рукой на столъ и спросила, почему я возвращаюсь.

Я хотѣла было сказать, что для того, чтобы видѣдѣть сестру Мари-Любовь, да побоялась снова услышать отъ нея, что Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, и я молчала.

Она вынула изъ ящика письмо, прикрыла его рукой, и сказала со скучающимъ видомъ человѣка, котораго безпокоятъ изъ-за пустяковъ.

— Изъ этого письма я уже узнала, что вы стали дѣвицей гордой и дерзкой.

Она отбросила письмо съ усталымъ жестомъ и, глубоко вздохнувъ, прибавила:

— Васъ отправятъ на кухню, пока не найдется для васъ другого мѣста.

Огонь безостановочно свистѣлъ. Я продолжала смотрѣть на него и все не могла понять, какое изъ трехъ полѣньевъ издаетъ свистъ.

Настоятельница повысила свой монотонный голосъ, чтобы привлечь мое вниманіе. Она предупредила, что сестра Дэзирэ будетъ строго слѣдить за мной, и мнѣ будетъ запрещено разговаривать съ моими прежними подругами.

Я увидѣла, какъ она показала на дверь, и вышла во дворъ.

Тамъ, по ту сторону аллей, я увидѣла кухни.

Сестра Дэзирэ, высокая и прямая, ждала меня у двери. Я видѣла только ея бѣлый монашескій уборъ и черное платье и подумала, что она старая и сухая.

Мнѣ захотѣлось убѣжать, стоило только пробѣжать до воротъ, сказать Красивому-Оку, что я приходила съ визитомъ, она выпуститъ меня, и все кончено.

Но вмѣсто того, чтобы итти къ воротамъ, я направилась къ постройкамъ, гдѣ протекло мое дѣтство.

Я не знала, зачѣмъ я туда иду. Но не могла удержаться, чтобы не пойти. Я чувствовала уже усталость и хотѣла бы надолго заснуть.

Старая скамейка стояла все еще на своемъ мѣстѣ; я смела съ нея рукой снѣгъ и сѣла, прислонясь къ липѣ, какъ сидѣлъ когда-то священникъ.

Я ждала чего-то и сама не знала, чего. Я взглянула на окно комнаты сестры Мари-Любови.

На немъ уже не было красивыхъ кисейныхъ занавѣсокъ, но какъ бы оно ни походило на другія окна, я всетаки отличила бы его; густыя коленкоровыя занавѣски висѣли на всѣхъ окнахъ, не безобразя ихъ, но этому окну онѣ придавали видъ лица съ закрытыми глазами.

Ночь начала спускаться на аллеи, и огни зажигались въ залахъ.

Я хотѣла встать съ лавки; я думала: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…

Но тѣло мое было словно разбитымъ, и мнѣ казалось, что широкія и жесткія руки тяжело легли на мою голову… эти слова все приходили мнѣ на память, и я какъ будто произносила ихъ громко: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…

Но вдругъ кто-то съ чувствомъ жалости въ голосѣ сказалъ возлѣ меня:

— Прошу Васъ, Мари-Клеръ, не сидите на снѣгу!

Я подняла голову: предо мной стояла совсѣмъ молоденькая монахиня, съ такимъ красивымъ лицомъ, какого я раньше никогда не встрѣчала.

Она наклонилась, чтобы помочь мнѣ встать, и, такъ какъ я съ трудомъ держалась на ногахъ, подала мнѣ руку, говоря:

— Опирайтесь на меня.

Я тотчасъ же увидѣла, что она ведетъ меня къ кухнѣ, широкая стеклянная дверь которой была ярко освѣщена.

Я больше ни о чемъ не думала. Мелкій и жесткій снѣгъ кололъ мнѣ лицо, и я чувствовала нестерпимый жаръ въ вѣкахъ. Войдя на кухню, я узнала двухъ дѣвушекъ, которыя стояли предъ большой квадратной печкой.

Это были Вероника-Жеманная и толстая Мелани, и мнѣ показалось, что я слышу голосъ сестры Мари-Любови, которая называла ихъ такъ.

Только толстая Мелани кивнула мнѣ, когда я проходила, и я вошла съ молодой сестрой въ комнату, освѣщенную ночникомъ.

Большая бѣлая занавѣска дѣлила комнату на двѣ части.

Сестра усадила меня на стулъ, который она взяла изъ-за занавѣски, и ушла, не сказавъ ни слова.

Немного спустя, вошли толстая Мелани и Вероника-Жеманная постлать чистое бѣлье на маленькую желѣзную кровать, которая стояла около меня.

Когда онѣ кончили, Вероника, избѣгавшая смотрѣть на меня, обернулась ко мнѣ и сказала, что никто не думалъ, что я вернусь. Она говорила тономъ презрѣнія, какъ будто упрекала меня въ чемъ то постыдномъ.