Слой 3

Вместе со всеми повернув голову налево и приподнявшись на носках, Лузгин увидел копченый бок локомотива и череду обшарпанных вагонов, выползающих из-за леса.

Люди на рельсах стали подниматься на ноги, кто-то крикнул: «Плакаты, плакаты!», – толпа качнулась к насыпи, как вода в тазу, выплеснув на откос темные брызги шевелящихся спин, за автобусами расчирикался милицейский свисток – вот уж не думал, что у ментов свистки остались. Тот же голос, что кричал про плакаты, настойчиво требовал сесть, не стоять, и люди на рельсах принялись быстро садиться, толкаясь и вертя головами, мужской голос нервно выругался матом; двое на рельсах остались стоять в полный рост, лицами к приближающемуся тепловозу.

– Прессу, прессу пропустите! – выкрикнул Лузгин и рванулся сквозь толпу вперед, страшным взглядом и жестами подгоняя туда телегруппу.

В сотне метров от пикета поезд со скрежетом встал, очень громко и как-то беспомощно рявкнув три раза гудком. Из кабины тепловоза спустился на гравий человек в железнодорожной одежде и зашагал вдоль рельсов к пикету. Подойдя ближе, он снял фуражку и поздоровался. Ему ответили нестройно и угрюмо.

– Может, пропустите? – спросил машинист. – Все-таки пассажирский...

Один из стоящих пикетчиков молча помотал головой, а другой сказал вполголоса:

– Исключено. Лучше оставим эту тему. Возвращайтесь к поезду и объясните пассажирам, что мы не уйдем. Мы приносим свои извинения, но... у нас нет выбора. Поезд дальше не пойдет.

– Так это... – промямлил железнодорожник, – уголовное ведь дело, ведь... посодют!

Не «посодют», – пикетчик улыбнулся, а второй добавил: – Давай, дядя, топай отсюда. Тут люди нервные...

– Да мне-то что? – Машинист надел фуражку, вздохнул с чувством исполненного долга и неспешно поплелся назад. Шагах в десяти он обернулся и крикнул: – Воды в составе нет! На станции должны были залиться!

– Мы пришлем водовозку! – громко сказал первый, интеллигентного вида пикетчик. – И не стойте здесь... возвращайтесь в Анохино.

– А то засрете тут всю округу, пока стоять будете! крикнул второй, и люди на рельсах и в толпе засмеялись.

Лузгин почувствовал, как спало напряжение. Он стоял в нижней точке кювета и хорошо видел, как первый пикетчик подмигнул второму и стукнул его кулаком в плечо. Милиционеры на другом от насыпи откосе переминались с отсутствующим видом. Взревел на миг и ровно забубнил мотор «икаруса» поодаль. «Ну, вот и все, – усмехнулся Лузгин, – а ты боялась». Он достал сигареты и закурил, размышляя, что теперь делать с сюжетом.

– Э, друг, подкурить найдется?

Он посмотрел наверх: второй пикетчик двигал пальцами у губ, обозначая желанный процесс. Лузгин кивнул и полез к рельсам по скользкому гравию насыпи.

– Ух ты! – сказал пикетчик, увидев пачку «Мальборо». – Можно две? А то этих... с одной не накуришься.

– Да хоть три, – сказал Лузгин, и пикетчик взял три. Он был очень похож на актера Леонова, только жестче лицом и немного повыше.

«Интеллигент» бродил по рельсам, уговаривая лишних спуститься вниз – только дежурная смена пикетчиков, никакой случайной самодеятельности. Оба «икаруса» уже дымили дизелями, и в затемненных окнах автобусных салонов виднелись отдельные силуэты вернувшихся туда отпускников. Чей-то «уазик» с кожаным верхом скакал по песчаной дороге в сторону города. «Поехали докладывать», – решил Лузгин. Пикетчик докури вал «мальборину», каждый раз после затяжки оценивая взглядом остаток. Мальчик Мальцев за спинами милиционеров брад у кого-то интервью и солидно кивал собеседнику. Эта дурная репортерская привычка – кивать каждому слову «выступающего», как бы поощряя его к продолжению разговора, – была известна Лузги ну, и он сам страдал ею и избавился с диким трудом, когда вдруг понял, что кивковый репортерский «одомбрямс» лишает сюжет обязательной для журналиста беспристрастности. Вот мальчик Мальцев кивает сейчас ликуюшему забастовщику, а минутой раньше, наверняка, понимающе кивал рассерженному отпускнику. Вот они, прелести славной профессии...

– Идут, – вдруг произнес пикетчик и разжал пальцы, роняя окурок. – Идут, голубчики...

Лузгин обернулся. От поезда по шпалам шагали трое в просторных болоньевых куртках – двое в кепках, один «босиком». Расстояние между шпалами короче нормального человеческого шага – Лузгин это сам испытал, снимая в юности сюжеты про путейцев, – а потому все трое как бы прихрамывали на каждом втором шаге, попадая ногой на пониженный щебень отсыпки.

– В разговоры не вступать, – скомандовал интеллигентный пикетчик. – Соблюдать порядок. А вы, товарищ, спуститесь вниз, здесь вам не место, – добавил он, ткнув пальцем в Лузгина.

Пожав плечами, Лузгин съехал под откос, скользя подошвами на манер горнолыжника. Трое с поезда подошли вплотную к пикету и молча разглядывали картину. Потом тот, что без кепки, сплюнул под ноги и сказал, именно сказал, а не спросил:

– Чего расселись.

– Это пикет. Мы бастуем. Мы требуем погасить долги по зарплате. Мы понимаем, что создаем неудобство, что...

– Я тебя про зарплату не спрашиваю, – сказал «интеллигенту» человек с поезда. – Я тебе говорю: чего расселись. Угрёбывайте отсюда к единой матери.

– Да ты кто такой? – заорал второй пикетчик. – Сам, блин, садись в свой поезд и угрёбывай.

– Спокойно, товарищи, – «интеллигент» придержал рукой напарника. – Давайте побеседуем спокойно.

– Щас мы с вами побеседуем, – улыбнулся один из тех, что был в кепке. – Нас там двести человек вахтовиков. Мы сейчас выйдем и так вас отметелим...

– Милиция не позволит! – крикнули из кучки сидящих на рельсах и шпалах.

– А мы и милицию отметелим, – громче обычного выкрикнул «кепочник», и Лузгин вдруг увидел, что менты на откосе разом шагнули назад.

– С нами депутат областной Думы, – весомым голосом сказал «интеллигент».

– Что? Депутат? – «Кепочник» с видом охотника огляделся вокруг. – Я эту падлу первой отметелю. Где депутат? Хочу видеть депутата! Ты депутат? – «Кепочник» вперился веселыми глазами в Лузгина, и тот замотал головой. – Тото, – погрозил ему «кепочник», – если узнаю, что соврал...

– Даю пять минут. – Человек с поезда провел рукой по волосам, будто стряхивал чего-то. – Чтобы через пять минут ни одной звезды на рельсах.

– Где же ваша рабочая солидарность? – произнес «интеллигент» с последней надеждой в голосе, и Лузгину стало стыдно от безнадежности и бессмысленности сказанного.

– Пять минут! – повторил человек с поезда и показал на растопыренных пальцах. – Мы проедем – делайте что хотите. Хоть рельсы ломайте – нам по херу.

Лузгин глянул вправо и увидел, что оператор снимает происходящее с гребня откоса, метров с шести, а мальчик Мальцев изо всех сил тянет вперед руку с микрофоном, и два милиционера держат его за плечи.

Когда он снова повернулся к насыпи, трое с поезда уже шли обратно: двое по шпалам, все гак же прихрамывая, и один по левому рельсу, балансируя длинными руками. Подойдя к тепловозу, один за другим они влезли в кабину, рывками цепляясь за поручни, исчезли там и не появлялись, на взгляд Лузгина, страшно долго, и все вокруг смотрели на замерший и внешне безлюдный состав, как завороженные, молча, только щебень скрипел под ногами, и два раза бибикнул «икарус». Потом двое в кепках спустились на рельсы и снова пошли на пикетчиков; тепловоз пыхнул дымом и выдал гудок, от которого двое подпрыгнули, а один помахал кулаком машинисту. Поезд дернулся, лязг вагонных сцепок прокатился, затихая, по составу. Двое шли, не оглядываясь, сунув руки в карманы своих заношенных курток.

– Вот же глядь, – сказал второй пикетчик. – Придется пропустить мужиков. Лично я с вахтовиками махаться не желаю... Маня! –крикнул он в сторону людей у армейской палатки. – У тебя там пожрать не осталось?

Когда состав миновал недавнее место пикета, двое в кепках, семеня вдоль рельсов и примериваясь, запрыгнули по очереди на тепловозную лесенку и исчезли в кабине, а тот, веселый, помахал на прощание кепочкой. Лузгин полез из ямы по откосу, и ближний мент хотел было подать ему руку, но передумал и отвернулся, словно его тут и не было вовсе.