Бюро находок

Вахтер был хорошо информирован: Федор Лагутин делает доклад не в большой аудитории, а в маленькой, в В-4; для верности он еще раз взглянул на лежащее перед ним расписание и повторил:

– В-4, на третьем этаже.

Генри поблагодарил и направился к каменной лестнице, но тут вахтер добавил:

– Сейчас все уже закончится, вам лучше подождать внизу, они скоро спустятся.

Раз уж он пропустил доклад Федора – в бюро находок настояли на том, чтобы он вместе с Бусманом подготовил все к следующему аукциону, по крайней мере он подождет его у дверей и извинится за то, что не смог прийти вовремя, ведь Федор лично пригласил его. Генри был еще в коридоре, когда раздались скудные аплодисменты, так ему во всяком случае показалось; он ускорил шаг и оказался у В-4 как раз в тот момент, когда дверь распахнулась и мимо него торопливо прошмыгнули несколько студентов. Народу на лекцию пришло явно маловато. Генри прикинул: у Федора было не более десятка слушателей, среди них не только студенты, но и парочка пожилых мужчин, наверное, преподаватели. Генри страшно удивился, увидев в зале Барбару в спортивном костюме, она сидела непосредственно перед кафедрой докладчика, однако явно ничего не записывала, как некоторые другие: перед ней не было листов бумаги. Федор все еще отвечал на вопросы, и Генри подошел к сестре; не скрывая своего удивления, он спросил:

– А ты как здесь оказалась?

На что Барбара невозмутимо ответила:

– Меня пригласил Федор, то есть он предоставил мне решать, хочу я прийти или нет.

– Ну и как, – съязвил Генри, – чувствуешь себя обогащенной?

Вместо ответа Барбара исподтишка ткнула его в бок, не больно, по-сестрински, а затем потащила за собой к выходу:

– Нам надо найти столовую, Федор пригласил нас.

Они заняли столик рядом с раздвижной стенкой, отделяющей столовую от большого пустого зала, зарезервировали стул для Федора, а Генри взял поднос и принес три чая и несколько берлинских булочек со сливовым джемом. Лагутин пришел не один, а в сопровождении сутулого, рано согнутого наукой студента в очках в никелевой оправе, который, жестикулируя, что-то беспрерывно говорил ему, не прервавшись и тогда, когда оба уже подошли к столику. Студент не поздоровался даже с Барбарой, а лишь задал вопрос, в котором слышался глубокий скепсис:

– Таким образом, вы полагаете, что бесконечность может быть объектом математических исследований?

– Разумеется, – ответил Федор Лагутин, – впрочем, в научных исследованиях нам надо быть готовыми к некоторым сюрпризам, к некоему парадоксу. Сюрприз начинается после определения «множества», которое складывается из элементов бесконечного числа. Кантор предвидел это, великий Кантор! Под конец он хотел представить «множество» как бездну.

Студент поблагодарил его, поклонился Барбаре и хотел уже удалиться, но тут Федор посоветовал ему ознакомиться с логическим доказательством Рассела, который прибегнул к числу как средству систематизации.

– Рассел, – задумчиво кивнул студент. – Хорошо, я займусь им. Кстати, господин Лагутин, слушать вас было огромным наслаждением.

Барбара выудила чайные пакетики из всех стаканов и призвала отведать берлинских булочек, но, прежде чем они успели последовать ее призыву, Федор попросил всех считать себя его гостями, официально объявив:

– Если вы желаете преумножить мою радость, примите приглашение.

Брат с сестрой приглашение приняли.

Федор Лап-тин пребывал в великолепном настроении, реакция на его доклад, казалось, удивила его, и он попытался переубедить Барбару, утверждавшую, что она не способна вдохновиться математикой, этими абстрактными дебатами в разреженном пространстве. Стоит ей вспомнить доклад, призналась она, как у нее начинает кружиться голова от бесконечных дефиниций и всех этих логических понятий, отношений и соответствий; она просто не в состоянии понять, что кто-то получает от этого удовольствие.

– Надеюсь, ты простишь меня, Барбара, если я скажу, что придерживаюсь иного мнения, – мягко возразил Федор. – В математике мы погрузились в исследование универсума понятий. Великие ученые показали нам, какое значение имеют при этом базовые гипотезы, аксиомы. Мы воздаем должное этим ученым, следуя их путем.

– Признаю, – согласилась Барбара, – все признаю, но есть ли в этой работе хоть что-нибудь, от чего можно прийти в восторг даже стать счастливым?

Федор улыбнулся, закрыл глаза и сказал:

– Непротиворечивость, доказанная непротиворечивость гипотез.

– Запомни это, – нравоучительно сказал Генри сестре, – счастье – это отсутствие противоречий, – и он только теперь извинился перед Федором за пропущенную лекцию.

В столовой появились два студента, в руках они держали свернутые трубочкой плакаты, оба окинули оценивающими взглядами окна, стойку, раздвижную стенку; казалось, они без слов понимали друг друга и потому безошибочно, с первого раза ровно развесили свои плакаты, приклеив их скотчем. Плакаты приглашали на студенческую пирушку, затейливо нарисованные пером формулы танцевали и хохотали. Лагутин пришел в такой восторг, что попросил у студентов один плакат для себя лично. Получив его, он аккуратно сложил плакат и положил в свою обшитую мехом сумку.

– Это флейта? – спросила Барбара, заметив в сумке инструмент орехового цвета, и протянула к нему руку.

Федору ничего не оставалось, как вынуть флейту и дать ей:

– Наш национальный инструмент, курай.

Барбара ощупала дерево и спросила:

– Можно попробовать?

Она поднесла флейту к губам и попыталась наиграть старинную народную песню, но оставила эту затею после первых же звуков, удивившись их резкости.

– Да, я знаю, звук своеобразный, – кивнул Федор, – звучание курая не такое нежное и мягкое, как у свирели.

– А сыграй сам, пожалуйста, – попросил Генри, – ну хоть немножко.

– Не здесь, – ответил Федор, оглядевшись по сторонам и покачав головой: он увидел несколько спорящих студентов. – Я боюсь помешать им.

– Совсем тихонько, – не унималась Барбара, – что-нибудь коротенькое, на пробу, им это точно не помешает.

Федор подмигнул ей:

– Песня, исполненная на курае, содержит некий посыл, она не звучит просто так, иногда можно отгадать, о чем она говорит, но можно и ошибиться.

Пожилой мужчина подошел к их столику и поинтересовался, собирается ли Федор Лагутин принять участие в конференции:

– Если вы не имеете ничего против, уважаемый коллега, мы могли бы пойти вместе, нам нужно попасть в другое крыло, а туда не просто найти дорогу.

Заметив, что Федор колеблется, Генри подбодрил его:

– Иди, мы подождем тебя здесь, если это не будет длиться целую вечность.

После его ухода они долго молчали. Барбара погрузилась в свои мысли, пытаясь найти объяснение каким-то вещам или поступкам, а быть может, понять зародившееся вдруг чувство – так, во всяком случае, показалось Генри. Чтобы оставить ее хотя бы на короткое время наедине со своими думами, он отнес поднос к стойке, долго и придирчиво разглядывал тефтельки и сэндвичи под стеклом и в конце концов взял две бутылочки кока-колы. Наполняя стаканы, он произнес:

– Хотел бы я послушать, как он играет.

– Я тоже, – сказала Барбара, – еще я с удовольствием побывала бы в той стране, увидела родной город Федора – Самару, познакомилась бы с тамошними людьми.

– Может, и увидишь когда-нибудь, – заметил Генри, – но если соберешься ехать туда, это надо делать летом, когда некоторые из его земляков выезжают далеко в степь пасти скот, там они живут в юртах – Федор рассказывал мне о кочевой жизни; только тогда и тебе придется спать в такой юрте.

– Я уже спала однажды в дюнах, в Вестерланде на острове Зильт, и один раз даже прямо в каноэ.

– Значит, ты готова провести ночь в юрте, – заключил Генри и погладил ее по спине, вдруг почувствовав к сестре странную жалость. И хотя не трудно было предугадать, что этому проекту никогда не суждено сбыться, он начал убеждать ее обдумать план поездки в Самару, предложил взять и провести там отпуск – поехать не в Испанию, как всегда, в Марбелью, а в Самару – цены наверняка доступные. Барбара задумчиво посмотрела на него, пытаясь понять, шутит он или нет, и спросила: